Собрание сочинений. Т. 1. Стихотворения 1939-1961

Слуцкий Борис Абрамович

БЕЗ ПРЕТЕНЗИИ

Перешитое, перелицованное, Уцененное, удешевленное, Второсортное, бракованное, Пережаренное, недопеченное — Я с большим трудом добывал его, Надевал его, обувал его, Ел за завтраком, за обедом, До победы, после победы. Я родился ладным и стройным, С голубым огнем из-под век, Но железной десницей тронул Мои плечи двадцатый век. Он обул меня в парусиновое, В ватно-стеганое одел. Лампой слабою, керосиновой Осветил, озарил мой удел. На его бесчисленных курсах, Заменяющих университет, Приучился я к терпкому вкусу Правды, вычитанной из газет. Мне близки, понятны до точки Популярная красота, Увертюра из радиоточки И в театре входные места. Если я из ватника вылез И

костюм завел выходной — Значит, общий уровень вырос Приблизительно вместе со мной. Не желаю в беде или в счастье. Не хочу ни в еде, ни в труде Забирать сверх положенной части Никогда. Никак. Нигде. И когда по уму и по стати Не смогу обогнать весь народ, Не хочу обгонять по зарплате, Вылезать по доходам вперед. Словно старый консерв из запаса, Запасенный для фронтовиков, Я от всех передряг упасся — Только чуть заржавел с боков. Вот иду я — сорокалетний, Средний, может быть, — нижесредний По своей, так сказать, красе. — Кто тут крайний? — Кто тут последний? Я желаю стоять, как все.

УГЛЫ

Хочется перечислить несколько Наиболее острых и неудобных Углов, куда меня загоняли. Мать говорила: марш в угол! Я шел, становился и думал. Угол был не самый худший. Можно было стоять и думать. После войны я снимал углы, В самые худшие годы. Когда становилось чуть получше, Я снимал четырехугольные Комнаты. Однажды — треугольную. Когда же денег было мало, Старухи с правилами и моралью И тоже — почти без всяких денег — Сдавали углы своих комнат С правом, сидя на углышке стула, Писать и читать на углу стола. Я занимал угол квадрата. В трех углах существовала Старуха — в высшем смысле слова. Она задавала мне вопросы С правом получать ответы. Она двигалась, она бытовала, Как неотвязчивая прибаутка. Единственный способ отвязаться Было: залечь в своем углу На свою койку, Лицом к стенке. В таком положении можно думать. Угол зрения. В этот угол Меня загоняли неоднократно. Вдруг в углу большой газеты, Обычно — в правом верхнем, Мне приписывали угол зрения, Не совпадающий с прямым и верным. Изо всех верных углов зрения На меня смотрела старуха, Старуха в высшем смысле слова. Она задавала мне вопросы С правом получать ответы. Всю жизнь горжусь, что это право Старуха осуществляла редко. Она спрашивала, спрашивала, спрашивала. Она кричала. Я же — слушая, но не слыша, Думал свое дело.

ПОЩЕЧИНА

Резкий удар в лицо кулаком Вызывает резкий ответ, А пощечина — в горло вгоняет ком, Угашает внутренний свет. О, пощечины оскорбительный треск, Похожий на треск льда на реке! О, всегда подозрительный интерес К битому по щеке! Прямой удар кулаком по лицу Вызывает ответный удар. Бросаемся к подлецу, к наглецу, Разжигая внутренний жар. Творишь дела. Говоришь слова. Движешься прямо вперед. А пощечина — она, как вдова, Ответов она не ждет. Я еще потому себя считал Коммунистом и буду считать, Что я людям головы поднимал, Обучал их отвечать. Добром — на добро, а злом — на зло. Не молчать. Не терпеть. А в общем — в жизни мне повезло, Буду пока скрипеть.

ОДА СЛУЧАЮ

В шатрах такого стана Порядка не бывает. Благодарить не стану, Что вот — не убивают. Благодарить не хочется. И — некого. И скушно. Судьба сама, как летчица, Рулит, куда ей нужно. Нет, случай, только случай, Дурацкий, непонятный, Случайный, как троллейбус Середь ночи, обратный, Глупей, чем лотерейный Приблудный миллион. Притом — на билет трамвайный. Случай, только он. Он мне на долю выпал. Случился случай споро, И я не пал. Не выпал Кристаллом из раствора. Я мог бы стать нечетным И вот остался четным. Я мог бы стать нечестным И вот остался честным, Ни лагерною пылью. Ни позабытой былью, Таинственной, как тать, Не стал. А мог бы стать. Писатель Короленко, Спасатель всех отверженных! Вы слышите! Рулетка, Где смерено-отвешено, Где случай, самый лучший, Хороший, как закон, — Да здравствует рулетка И случай! Только он.

ЖИЗНЬ

Я

работал и воевал. В днях труда и в ночах без сна Не заметил, как прозевал Жизнь, Как мимо прошла она. Смех красавиц и звон монет, Солнце, счастье, питье, еда — Может, были, а может, нет, Может, не были никогда. Ну, а что мне солнце и тень? На себя их, что ли, одень! Вот питье и еда — это да. Это нужно три раза в день. Нет, не мимо, а сквозь меня Прорвалась моя жизнь, прошла. Словно рота в зоне огня Режет проволоку в три кола. Пусть еще три кола впереди, До которых никто не дойдет. Надо, значит, надо: — Иди! Надо, значит, надо: — Вперед!

КАК Я СНОВА НАЧАЛ ПИСАТЬ СТИХИ

Как ручные часы — всегда с тобой, Тихо тикают где-то в мозгу. Головная боль, боль, боль, Боль, боль — не могу. Слабая боль головная, Тихая, затухающая, Словно тропа лесная, Прелью благоухающая. Скромная боль, невидная, Словно дождинка летняя, Словно девица на выданьи, Тридцати — с чем-нибудь — летняя. Я с ней просыпался, С ней засыпал, Видел ее во сне, Ее сыпучий песок засыпал Пути-дорожки мне. И вот головной тик — стих, Тряхнуть стариной. И вдруг головной тик — стих, Что-то случилось со мной. Помню, как ранило: по плечу Хлопнуло. Наземь лечу. А это — как рана наоборот, Как будто зажило вдруг: Падаешь вверх, Отступаешь вперед В сладостный испуг. Спасибо же вам, стихи мои, За то, что, когда пришла беда, Вы были мне вместо семьи, Вместо любви, вместо труда. Спасибо, что прощали меня, Как бы плохо вас ни писал, В тот год, когда, выйдя из огня, Я от последствий себя спасал. Спасибо вам, мои врачи, За то, что я не замолк, не стих. Теперь я здоров! Теперь — ворчи, Если в чем совру, мой стих.

«Начинается длинная, как мировая война…»

Начинается длинная, как мировая война, Начинается гордая, как лебединая стая, Начинается темная, словно кхмерские письмена, Как письмо от родителей, ясная и простая Деятельность. В школе это не учат, В книгах об этом не пишут, Этим только мучат, Этим только дышат: Стихами. Гул, возникший в двенадцать и даже в одиннадцать лет, Не стихает, не смолкает, не умолкает. Ты — актер. На тебя взят бессрочный билет. Публика целую жизнь не отпускает Со сцены. Ты — строитель. Ты выстроишь — люди живут И клянут, обнаружив твои недоделки. Ты — шарманщик. Из окон тебя позовут, И крути и крутись, словно рыжая белка В колесе. Из профессии этой, как с должности председателя КГБ Много десятилетий не уходили живыми. Ты — труба. И судьба исполняет свое на тебе. На важнейших событиях ты ставишь фамилию, имя, А потом тебя забывают.

«Я был умнее своих товарищей…»

Я был умнее своих товарищей И знал, что по проволоке иду, И знал, что если думать — то свалишься. Оступишься, упадешь в беду. Недели, месяцы и года я Шел, не думая, не гадая, Как акробат по канату идет, Планируя жизнь на сутки вперед. На сутки. А дальше была безвестность. Но я никогда не думал о ней. И в том была храбрость, и в том была честность Для тех годов, и недель, и дней.

«Мне первый раз сказали: „Не болтай!“…»

Мне первый раз сказали: «Не болтай!» — По полевому телефону. Сказали: — Слуцкий, прекрати бардак, Не то ответишь по закону. А я болтал от радости, открыв Причину, смысл большого неуспеха, Болтал открытым текстом. Было к спеху. Покуда не услышал взрыв Начальственного гнева И замолчал, как тать. И думал, застывая немо, О том, что правильно, не следует болтать. Как хорошо болтать, но нет, не следует. Не забывай врагов, проныр, пролаз. А умный не болтает, а беседует С глазу на глаз. С глазу на глаз.

«Твоя тропа, а может быть, стезя…»

Твоя тропа, а может быть, стезя, Похожая на тропы у Везувия, И легкое, легчайшее безумие, Безуминка (а без нее — нельзя). А без нее мы просто груды слов, Над словарями сморщенные лобики, Ревнители элементарной логики, Любимейшей премудрости основ. Когда выходят старики беззубые, Все фонари, все огоньки туши. Угасло все. Но слышно, как души. Под свежим пеплом теплится безумие. Как предваривший диалог оркестр, Как что-нибудь мятежное такое, Последнейшая форма непокоя, Когда все успокоилось окрест.