Собрание сочинений. Т. 15. Разгром

Золя Эмиль

— Ты мной гордишься? — воскликнул Морис. — Право, не стоит! Вот уж месяц мы трусливо удираем.

— Чего там! — как всегда, рассудительно сказал Жан. — Не мы одни. Мы только выполняем приказы.

Но Морис закричал еще неистовей:

— Вот именно! С меня довольно!.. Ведь остается только плакать кровавыми слезами: постоянные поражения, тупые командиры, солдаты, которых нелепо ведут, как стадо, на убой!.. Теперь мы зашли в тупик. Вы видите сами, что пруссаки подходят отовсюду, они нас раздавят, наша армия погибла… Нет, нет! Я остаюсь здесь! Лучше пусть меня расстреляют как дезертира.

Жан, можешь идти без меня! Нет, я туда больше не пойду, я остаюсь здесь!

Он снова зарыдал и уронил голову на подушку. С ним случился непреодолимый нервный припадок, один из тех приступов, которым Морис был так часто подвержен, когда он внезапно впадал в отчаяние, презирая весь мир и самого себя. Сестра хорошо это знала и оставалась спокойной.

— Было бы очень дурно, милый Морис, если бы ты покинул свой пост в минуту опасности!

Он рванулся и сел на кровать.

— Так дай мне ружье, я покончу с собой. Это лучше всего!

Он протянул руку, указывая на неподвижного, молчаливого Вейса, и сказал:

— Вот он рассуждал здраво. Да, один он все предвидел… Помнишь, Жан, что он говорил под Мюлузом месяц тому назад?

— Да, правда, — подтвердил Жан, господин Вейс сказал, что нас разобьют.

Им вспомнилась тревожная ночь, тоскливое ожидание, поражение под Фрешвиллером, уже мелькавшее в мрачном небе, когда Вейс высказывал свои опасения: Германия подготовилась к войне, она нашла лучших военачальников, лучше вооружена, охвачена порывом патриотизма, а Франция напугана, застигнута врасплох, ввергнута в хаос, отстала, развращена, у нее нет ни полководцев, ни солдат, ни вооружения. И страшное предсказание сбылось.

Вейс поднял трепещущие руки. Его лицо, похожее на морду доброго пса, выражало глубокую скорбь.

— Эх, я отнюдь не торжествую, что оказался прав, — пробормотал он. — Я только простой человек, но ведь все так ясно, когда знаешь, в чем дело!.. Даже если нас поколотили, можно все-таки перебить немало этих проклятых пруссаков. Вот в чем утешение; думаю, что мы здесь погибнем, но пусть погибнут и пруссаки, побольше пруссаков, столько, чтобы покрыть ими всю эту землю!

Он встал и показал на долину Мааса. Его большие близорукие глаза, помешавшие ему служить в армии, засверкали:

— Черт возьми! Будь моя воля, я пошел бы воевать!.. Не знаю, оттого ли, что они сейчас хозяйничают в моих краях, в Эльзасе, где казаки в свое время натворили столько бед, но как подумаю о пруссаках, представлю их себе у нас, в наших домах, — меня охватывает бешеное желание перерезать десяток… Эх, если б меня не освободили от военной службы, если бы я был солдатом!

Он помолчал и прибавил:

— А впрочем — как знать?

В его словах таилась надежда, потребность даже самых отчаявшихся людей верить в еще возможную победу. Морис, уже стыдясь своих слез, слушал его, цеплялся за эту мечту. И правда, ведь накануне пронесся слух, что Базен в Вердене. Судьба была обязана сотворить чудо ради Франции, которую она так долго венчала славой!

Генриетта молча вышла и, вернувшись, нисколько не удивилась, увидев, что брат встал, оделся и готов идти. Она хотела непременно накормить его и Жана. Им пришлось сесть за стол, но куски застревали у них в горле, их тошнило, они

еще не пришли в себя после долгого сна. Жан, как всегда предусмотрительный, разрезал хлеб на две части, положил половину в ранец Мориса, а другую — себе. Вечерело. Надо было уходить. Генриетта остановилась у окна и смотрела на прусские войска, на этих черных муравьев, которые все лезли по холму Марфэ и мало-помалу терялись в темнеющей дали. Вдруг невольно она воскликнула:

— Ах! Война, проклятая война!

Морис сейчас же подхватил, смеясь:

— Как, сестренка! Ты хочешь, чтоб мы сражались, а сама бранишь войну?!

Генриетта обернулась и со свойственной ей прямотой ответила:

— Правда, я ее ненавижу, я нахожу ее несправедливой и гнусной… Может быть, просто потому, что я женщина. Эта бойня меня возмущает. Почему не объясниться и не прийти к соглашению?

Жан с присущим ему добродушием одобрительно кивнул головой. Ему, необразованному человеку, казалось, что нет ничего легче, как прийти всем к соглашению, надо лишь все толком обсудить. Но Морис, снова поддавшись модным научным теориям, считал, что война необходима, что война является самой жизнью, законом мироздания. Ведь это жалостливый человек придумал справедливость и мир, а бесстрастная правда — ноле вечной битвы!

— Прийти к соглашению? — воскликнул он. — Да, через века. Если все народы сольются в единый народ, тогда, пожалуй, еще можно предположить наступление золотою века; да и то, разве конец войн не станет концом человечества?.. Я сейчас был болваном; да, надо воевать — таков закон!

Он тоже улыбнулся и повторил слова Вейса:

— А впрочем, как знать?

Он снова поверил в живучую мечту, уступая потребности ослеплять себя надеждой со свойственной его чувствительным нервам страстью к болезненным преувеличениям.

— Кстати, — весело спросил он, — где наш двоюродный братец Гюнтер?

— Он в прусской гвардии, — ответила Генриетта. — А разве она стоит здесь?

Вейс развел руками, за ним оба солдата; никто не мог ответить, ведь даже генералы не знали, какие неприятельские части стоят перед ними.

— Пойдемте, я вас провожу! — сказал Вейс. — Я сейчас узнал, где стоит сто шестой полк.

Он объявил жене, что не вернется домой, а переночует в Базейле. Недавно он купил там домик и теперь заканчивал его устройство, собираясь прожить в нем до наступления холодов. Домик находился рядом с красильней, принадлежавшей Делагершу. Вейс беспокоился о припасах, которые он уже отнес в погреб, о бочонке вина и двух мешках картофеля; он был уверен, что, если дом будет пустовать, его разграбят мародеры, а он это предотвратит, проведя ночь в Базейле. Он говорил, а жена пристально смотрела на него.

— Будь спокойна, — с улыбкой прибавил он, — я хочу только уберечь наше добро. И обещаю тебе: если на деревню нападут, если будет угрожать какая-нибудь опасность, я сейчас же вернусь.

— Ступай, — сказала Генриетта. — Но возвращайся поскорей, а то я за тобой приду.

У дверей Генриетта нежно поцеловала Мориса, протянула руку Жану и на несколько секунд задержала его руку в дружеском пожатии.

— Поручаю вам брата… Он мне рассказал, как вы заботились о нем, и я вас очень полюбила.