Собрание сочинений. Т. 16. Доктор Паскаль
Шрифт:
Она отдалась ему, и он взял ее. В эту минуту лунный свет озарил ее всю, в ее торжествующей наготе. Она предстала перед ним как воплощение женской красоты в пору ее неувядающей юности. Никогда еще она не казалась ему такой молодой, такой ослепительной, такой божественной. И он благодарил ее, словно она принесла ему все сокровища земли. Ничто не может сравниться с даром молодой женщины, которая, отдавая себя, вызывает прилив жизненных сил и, быть может, зачинает ребенка. Оба подумали о ребенке, и от этого безмерным стало их счастье на царственном пиршестве любви и юности, которому могли бы позавидовать короли.
Но
Так прошло три или четыре дня. Наступил сентябрь, и, как назло, погода испортилась; страшные бури свирепствовали в округе, часть ограды поместья рухнула, и поправить ее не удалось, — в этом месте теперь зияла дыра. У булочника служанку уже встречали невежливо. Как-то утром она пришла от мясника и расплакалась, говоря, что он продает ей самые плохие куски. Еще несколько дней, и никто не станет отпускать продукты в долг. Надо немедленно принять меры и найти деньги на ежедневные расходы.
В понедельник в начале новой мучительной недели Клотильда волновалась все утро. Казалось, в ней происходит какая-то борьба, но решение она приняла только после обеда, когда Паскаль отказался от оставшегося со вчерашнего дня мяса. Не колеблясь больше, она спокойно отправилась в город вместе с Мартиной, положив в корзинку служанки небольшой сверток — старые платья — для раздачи бедным, как она объяснила.
Вернулась она через два часа, очень бледная. Но ее большие чистые глаза, не умеющие лгать, сияли. Она тотчас же подошла к доктору, взглянула ему прямо в лицо и во всем призналась.
— Прости меня, учитель, я ослушалась тебя и боюсь, ты очень огорчишься.
Он не понял, забеспокоился:
— Что ты наделала?
Медленно, не спуская с Паскаля глаз, она вытащила из кармана конверт, а из него кредитные билеты. Его вдруг осенила догадка.
— Боже мой! Драгоценности! Все мои подарки! — закричал он.
Паскаль, обычно такой добрый и такой мягкий, был охвачен порывом гнева. Он резко схватил ее за руки, до боли сжал пальцы, державшие банкноты.
— Боже мой! Что ты наделала, несчастная! Ведь ты продала мое сердце! Мы вложили в эти драгоценности сердце, и ради денег ты отдала его вместе с ними!.. Мои подарки — это воспоминания о проведенных нами божественных часах, — они принадлежат тебе, тебе одной! Могу ли я отнять их у тебя, воспользоваться ими? Да разве это возможно? Подумала ли ты, какое горе мне причинишь?
Она
— Но неужели, учитель, я могла примириться с нашей нуждой, порой у нас нет даже хлеба, а между тем кольца, ожерелья, серьги без употребления лежали у меня в столе. Все во мне восставало, я сочла бы себя скрягой, эгоисткой, если бы их оставила… Как мне ни тяжело было с ними расставаться, — да, признаюсь, так тяжело, что у меня едва хватило мужества, — но я твердо уверена — я сделала лишь то, что должна была сделать любящая, покорная жена.
И так как Паскаль все еще не выпускал ее рук, у нее на глаза навернулись слезы, и она добавила столь же кротко, пытаясь улыбнуться:
— Не сжимай — мне очень больно!
Тогда он тоже расплакался, потрясенный до глубины души, исполненный бескрайней нежности.
— Я негодяй, если мог рассердиться из-за этого… Ты правильно сделала, ты не могла поступить иначе… Прости меня, но мне было так горько видеть тебя ограбленной… Дай же мне руки, твои бедные руки, и их полечу.
Он осторожно взял их и покрыл поцелуями: они казались ему еще прекраснее, чем обычно, тонкие, изящные, без единого кольца. Успокоенная и обрадованная Клотильда рассказала ему о своей затее, о том, как она доверилась во всем Мартине и как они вдвоем отправились к перекупщице, той самой, которая продала Паскалю лиф из старинных алансонских кружев. После тщательного осмотра драгоценностей и нескончаемых препирательств эта женщина дала за все шесть тысяч франков. Паскаль с трудом превозмог себя: шесть тысяч франков! Да ведь он заплатил за них больше чем втрое, по крайней мере — двадцать тысяч!
— Послушай, — сказал он наконец, — я беру эти деньги, потому что ты даришь их от всего сердца, но, условимся, они принадлежат тебе. Клянусь, я стану еще скупее Мартины и буду давать ей лишь по несколько су на самое необходимое. Деньги будут храниться для тебя в секретере, пока мне не удастся пополнить всю сумму и вернуть ее тебе.
Он сел, посадил ее к себе на колени и, все еще растроганный, крепко обнял. Потом, склонившись к ней, спросил шепотом:
— Ты продала все, все без исключения?
Не говоря ни слова, она слегка высвободилась из его объятий и привычным, полным прелести жестом, опустила пальцы за воротник платья. Покраснев, она улыбнулась и вытащила наконец тоненькую цепочку, на которой светились молочно-белые звезды семи жемчужин; казалось, что она извлекла на свет частицу своей наготы, что вся прелесть ее тела воплотилась в этом чудесном ожерелье, которое она носила на груди, в сокровенной тайне. И тотчас же она опять спрятала его, скрыла от посторонних глаз.
Паскаль тоже покраснел и, охваченный огромной радостью, стал осыпать ее безумными поцелуями.
— Какая ты милая и как я тебя люблю!
Но с этого вечера воспоминание о проданных драгоценностях тяжестью легло на его сердце; он не мог без горечи смотреть на спрятанные в секретере деньги. Его угнетала близкая неминуемая нищета, но еще мучительнее была мысль о своих шестидесяти годах, ведь в этом возрасте он уже не способен создать счастливую жизнь для любимой женщины, — это было возвратом к тревожной действительности от обманувшей его мечты о вечной любви. Чувствуя себя стариком, он впадал в отчаянье, терзался угрызениями совести, бессильным гневом против себя самого, словно его душу тяготил какой-то дурной поступок.