Собрание сочинений. Т. 17.
Шрифт:
— О Пьер, — повторяла она, — как это прекрасно, как прекрасно! И как я буду ликовать, если святая дева снизойдет ко мне. Скажите правду, считаете вы меня достойной?
— Конечно, — воскликнул он, — вы самая лучшая, самая чистая девушка в мире, ваша душа ничем не запятнана, как говорит ваш отец; в раю не найдется добрых ангелов, достойных сопутствовать вам!
Но разговор на этом не кончился. Сестра Гиацинта и г-жа де Жонкьер стали рассказывать обо всех известных им чудесах, обо всех чудесах, какие в течение тридцати лет то и дело совершались в Лурде, расцветали, подобно розам, непрерывно распускающимся на мистическом кусте. Их насчитывали тысячами, они с каждым годом становились все ярче и сыпались, как из рога изобилия. И больные, с лихорадочным волнением внимавшие этим повествованиям, напоминали маленьких детей, которые заслушались волшебной сказки и требуют сказок еще и еще. О! Побольше рассказов, осмеивающих злую действительность, посрамляющих несправедливую природу, побольше сказок, где боженька выступает великим целителем, издеваясь над наукой, и по своей прихоти раздает людям радости!
Глухонемые в этих рассказах начинали слышать и говорить: неизлечимо больная Аврелия Брюно, у которой была повреждена барабанная перепонка, вдруг услышала божественные звуки фисгармонии; Луиза Пурше, за сорок пять лет не произнесшая ни слова, после молитвы у Грота вдруг
Затем речь зашла о самых разнообразных болезнях. Снова золотуха, снова скрюченные и исцеленные ноги: Маргарита Жейе двадцать семь лет страдала от боли в бедре, правое колено у нее не сгибалось — и вдруг она упала на колени и стала благодарить святую деву за исцеление; у молодой вандейки, Филомены Симоно, были на левой ноге три страшные язвы, из которых торчали раздробленные кости, — и вот кости срослись, язвы затянулись, больная исцелилась. Потом пошли рассказы о людях, страдавших водянкой: у г-жи Анселин внезапно опала опухоль и неизвестно каким образом вытекла и куда девалась вода, наполнявшая ее руки, ноги, все тело; у мадемуазель Монтаньон в несколько приемов выкачали двадцать два литра воды, но больная снова отекла; и вот, после того как ей сделали примочку из воды чудодейственного источника, отечность исчезла, причем ни в постели, ни на полу не осталось никаких следов вытекшей из нее жидкости. Всевозможные желудочные заболевания проходят после первого же стакана лурдской воды. Худая, как скелет, Мария Суше, которую рвало черной кровью, начала есть за двоих и поправилась в два дня. Мария Жарлан выпила по ошибке стакан медного купороса и сожгла себе желудок; появившаяся вследствие этого опухоль рассосалась от лурдской воды. Впрочем, самые большие опухоли проходили бесследно, после того как больной погружался в бассейн. Но еще более поразительными казались исцеления от рака, от страшных наружных язв, которые исчезали под воздействием небесной благодати. У одного актера, еврея, была ужасная язва на руке, он опустил ее в чудодейственный источник, и она зажила. У молодого иностранца, сказочно богатого, на запястье правой руки выросла шишка величиной с куриное яйцо — она рассосалась. У Розы Дюваль была опухоль на левом локте, потом она исчезла, и на месте ее образовалась дырка, в которой мог уместиться орех, — на глазах Розы дырка затянулась. У вдовы Фромон рак разъел губу, она только приложила примочку, и от рака не осталось и следа. Мария Моро очень страдала от рака груди; она заснула, приложив к груди тряпку, смоченную лурдской водой, а когда через два часа проснулась — боль прошла, тело стало белое, как роза.
Наконец сестра Гиацинта рассказала о мгновенных и полных исцелениях от чахотки, этого страшного бича человечества; неверующие отрицали, что святая дева может исцелить от этой болезни; однако, говорят, она вылечивала людей одним мановением руки. Приводились сотни случаев, один поразительнее другого. Маргарита Купель страдала чахоткой три года, верхушки ее легких были разрушены туберкулезом, и вот она встала и пошла, вся пышущая здоровьем. Г-жа де ла Ривьер харкала кровью, ногти у нее посинели, она покрылась холодным потом и была при последнем издыхании; но достаточно было влить ей сквозь стиснутые зубы ложечку лурдской воды, как хрипение прекратилось, она села, стала отвечать на вопросы, попросила бульону. Жюли Жадо понадобилось четыре ложечки; правда, у нее от слабости уже не держалась голова, она была такого нежного сложения, что болезнь совсем надломила ее силы, а через несколько дней она располнела до неузнаваемости. У Анны Катри чахотка была в последней стадии, в левом легком образовалась каверна, и оно было наполовину разрушено — и вот, вопреки всякой осторожности, ее пять раз погрузили в холодную воду, и она поправилась, легкое восстановилось. Другая чахоточная, молоденькая девушка, приговоренная к смерти пятнадцатью врачами, даже не просила об исцелении, она просто преклонила колена, проходя мимо Грота, и, к удивлению своему, выздоровела, как видно, она случайно оказалась там в ту минуту, когда святая дева, сжалившись, дарует чудо своими незримыми руками.
Чудеса, бесконечные чудеса! Они сыпались дождем, словно сказочные цветы со светлого, ласкового неба. Были чудеса трогательные, были и наивные. Старуха, у которой тридцать лет не сгибалась рука, умылась водой из источника, и вот она может уже креститься этой рукой. Сестра София лаяла, как собака, а тут, после погружения в воду, голос ее стал чист и звонок: она даже пела псалом, выходя из источника. Турок Мустафа помолился Белой даме, приложил к правому глазу компресс, и к нему вернулось зрение. Офицеру из полка алжирских стрелков святая дева помогла у Седана, а кирасиру из Рейнсгофена пуля пронзила бы сердце, если бы, пробив бумажник, не отскочила от образа лурдской богоматери. Снисходила благодать и на детей, этих бедных страждущих малюток: пятилетнего парализованного малыша раздели и пять минут подержали под ледяной струей источника, и он пошел; другой, пятнадцати лет, который лежал, не вставая, и только рычал, точно зверь, выскочил из бассейна с криком, что он исцелился; еще один, двухлетний ребенок, не умел ходить — после пятнадцатиминутного пребывания в холодной воде он ожил, улыбнулся и впервые пошел. Но все, большие и малые, испытывали острую боль, пока происходило
За все эти осуществленные надежды, за эти пламенно испрошенные милости возносились хвалы пречистой деве, милосердной матери. Ее страстно обожали, она была всемогущей, всемилостивой, зерцалом справедливости, престолом премудрости, к ней, мистической розе, расцветающей в полумраке часовни, башне из слоновой кости, воздвигнутой в мире мечтаний, двери рая, отверзающейся в бесконечность, простирались все руки. Каждый день, на заре, она сияла утренней звездой, воплощая юную веселую надежду. И вместе с тем она была здоровьем калек, прибежищем грешников, утешением страждущих. Франция всегда была дорога ее сердцу; здесь ее ревностно чтили, здесь существовал ее культ, культ женщины и матери, к которой стремились любящие сердца, и именно во Франции она являлась молодым пастушкам. Она была так добра к малым сим! Она неизменно пеклась о них! Охотней всего обращались именно к ней, потому что знали: она исполненная любви посредница между небом и землей. Каждый вечер проливала она золотые слезы у ног своего божественного сына, чтобы обрести его милость, и он разрешал ей творить чудеса — цветущее поле чудес, ослепительно ярких и благоухающих, как райские розы!
Поезд все мчался и мчался. Было шесть часов. Проехали Кутра. Сестра Гиацинта поднялась, хлопнула в ладоши и снова сказала:
— Помолимся, дети мои!
Никогда еще молитвы святой деве не возносились с таким пылом, с такой верой, в твердой надежде, что они будут услышаны на небесах. И Пьер сразу понял, в чем суть этих паломничеств, этих поездов, мчавшихся по всему свету, этих толп, стекающихся к Лурду, сияющему вдали, носителю духовного и телесного спасения. С самого утра он наблюдал этих несчастных людей, стонавших от боли, которые отважились на утомительное путешествие. Все они обречены на смерть, не ждут помощи от науки, устали от осмотров врачей, измучены бесполезными лекарствами! И как понятны были их жажда жизни, желание осилить несправедливую, равнодушную природу, их мечты о сверхчеловеческом могуществе, о великой силе, которая ради них может нарушить законы природы, изменить движение светил, пересоздать мир! Они были обездоленными в этой жизни, и им только и оставалась вера в бога.
Действительность была так отвратительна, что у этих страждущих людей возникала властная потребность в иллюзии и самообмане. О! Верить в существование высшего судии, исправляющего явное зло в человеческой жизни и во вселенной, всемогущего искупителя и утешителя, который властен приказать рекам течь вспять, возвратить старикам молодость, воскресить мертвых. И как важно сказать себе, что хоть ты весь в язвах, хоть у тебя скрючены руки и ноги, живот вздут от опухолей, разрушены легкие, — все это исчезнет по мановению святой девы, надо лишь умолить и растрогать ее, и она изольет на избранника свою благодать. И когда обильным потоком полились рассказы о чудесных исцелениях, волшебные сказки, баюкавшие и опьянявшие больных и калек, в их душе забил источник небесной надежды. С тех пор как исцеленная Софи Куто вошла в вагон и показала паломникам и больным свою беленькую исцеленную ножку, перед ними разверзлись безбрежные просторы чудесного, сверхъестественного, у всех, словно порыв ветра, пронеслась мысль о внезапном выздоровлении, и вот самые безнадежные поднялись на своих жалких ложах, лица у всех прояснились — ведь жизнь еще возможна и для них, и они начнут ее сначала!
Да, это так! Если скорбный поезд с переполненными вагонами все мчался и мчался вперед, если Францию и весь мир бороздили такие же поезда, шедшие из самых отдаленных уголков земли, если трехсоттысячные толпы верующих, а с ними тысячи больных, пускались в путь во все времена года, то это потому, что там, вдали, пылает осиянный славою Грот, как маяк надежды и иллюзии, как протест, как торжество невозможного над неумолимой материей. Ни один роман, даже самый увлекательный, не мог бы вызвать такой восторженности, так вознести душу над грубой действительностью. Лелеять эту мечту — вот в чем невыразимое счастье. Из года в год отцы общины Успения наблюдали, как процветает паломничество, и объяснялось это их умением продавать людям утешение, обман и надежду — дивную пищу, которой так жаждет страждущее человечество, никогда не находящее удовлетворения. И не только физическое страдание искало исцеления, душа и разум взывали о том же, ненасытно стремясь к счастью. Всеми владело одно желание — добиться счастья, сделать основанием жизни веру, каждому хотелось до самой смерти опираться на этот посох, каждый преклонял колена с мольбою об исцелении от нравственных мук, о даровании милости любимым, близким. И этот крик души о счастье и в этой жизни, и по ту сторону могилы поднимался ввысь и разносился над землей.
Пьер заметил, что окружавшие его больные словно перестали ощущать толчки поезда, силы возвращались к ним с каждой милей, приближавшей их к чуду. Г-жа Маз стала разговорчивой, уверившись, что святая дева вернет ей мужа. Г-жа Венсен, улыбаясь, укачивала Розу, считая, что ее дочь гораздо здоровее тех полумертвых детей, которые после погружения в ледяную воду начинали играть. Г-н Сабатье шутил с г-ном де Герсеном, говорил ему, что в октябре, после выздоровления, съездит в Рим, куда он собирается уже пятнадцать лет. Г-жа Ветю, успокоившись и чувствуя только легкую боль в животе, убедила себя, что она голодна, и попросила г-жу де Жонкьер дать ей бисквитов, размоченных в молоке; Элиза Руке, забыв про свою язву, с открытым лицом ела виноград. А Гривотта и брат Изидор, переставший стонать, были в таком лихорадочном волнении, что уже считали часы, оставшиеся до чудесного исцеления. Даже умирающий воскрес на минуту. Когда сестра Гиацинта снова подошла к нему, чтобы вытереть холодный пот, обильно проступивший у него на лице, он открыл глаза и улыбнулся. Он вновь стал надеяться.