Собрание сочинений. Т. 20. Плодовитость
Шрифт:
— Так знайте, сударыня! Вслед за вами шел несчастный Блез и раскроил себе череп.
Она великолепно сыграла свою роль — вскинула дрожащие руки и произнесла прерывающимся голосом:
— Боже мой! Боже мой! Какое страшное несчастье!
Но тут дом наполнился шумом, который нарастал с каждой минутой. Дверь в гостиную оставалась открытой, и совсем близко послышались голоса, шум шагов и гул приближавшейся толпы. На лестнице раздавались приказания, гулкие голоса, тяжелое дыхание запыхавшихся мужчин, которые осторожно несли какую-то тяжелую ношу.
— Его несут ко мне! — бледнея, сказала Констанс, и это невольно сорвавшееся с ее губ восклицание окончательно
Но ей ответил не Моранж, который стоял ошеломленный, словно его ударили обухом по голове, — в комнате неожиданно появился Бошен, он шел впереди носилок; лицо его, искаженное ужасом, в который ввергла его, любителя легкой жизни, эта внезапная смерть, побледнело.
— Дорогая, Моранж уже сообщил тебе о страшной катастрофе… К счастью, Дени был здесь, и он сумеет предупредить семью… Именно Дени запретил нести несчастного во флигель, он кричал, что мы убьем его жену, если принесем ей умирающего мужа — ведь она сейчас в положении… Ну вот и пришлось принести его сюда.
И, махнув растерянно рукой, он выскочил обратно на площадку, откуда донесся его дрожащий голос:
— Осторожно, осторожно… Не заденьте за перила… Печальное шествие переступило порог гостиной. Разбитого Блеза положили на носилки, постелив на них матрац. Бледный как полотно Дени шел рядом, поддерживая подушку, на которой покоилась голова Блеза с закрытыми глазами и кровавой полосой на лбу. Четверо мужчин — рабочие завода — несли носилки. Грубые башмаки топтали ковер, пришельцы бесцеремонно раскидывали легкую мебель, расчищая путь вторжению ужаса и отчаяния.
— Нет, нет, не сюда… В соседней комнате есть кровать… Мы осторожно поднимем его вместе с тюфяком и положим на постель.
Это была спальня Мориса, это была кровать, на которой умер Морис, и Констанс из чувства материнского благоговения ничего не тронула в комнате, сохранив ее в память о сыне такой, какой она была при его жизни. Но что она может возразить? Как помешать убитому ею Блезу испустить дух на этой кровати?
А тем временем в соседней комнате носильщики переложили Блеза на кровать и ушли. Сразу же после катастрофы папаше Муано приказано было немедленно взять карету и мчаться за Бутаном, а если удастся, прихватить по дороге и хирурга.
— Все же лучше, что он здесь, а не в подвале, — машинально повторял Бошен, стоя у постели. — Смотрите, он все еще дышит! Вот сейчас совершенно отчетливо слышно…
Дени не строил себе иллюзий. Он держал в руках холодную и бессильную руку брата и чувствовал, что это уже не живая рука, а вещь, разбитая при падении. Но он оставался у смертного одра, не трогался с места, словно лелеял безумную надежду перелить в умирающего немного горячей крови своего сердца. Разве в их жилах течет не одна и та же кровь? Разве не один и тот же источник вспоил их и скрепил неразрывные братские узы близнецов? Ведь это умирает половина его самого. Внизу, узнав о случившемся, он только отчаянно вскрикнул и потом не проронил ни единого слова. И вдруг он заговорил:
— Надо пойти к Амбруазу, подготовить отца и мать. Может быть, они успеют поцеловать его, пока он еще дышит?
— Хочешь, я сбегаю за ними? — предложил Бошен.
— Нет, нет, благодарю! Я хотел просить вас об этой услуге, но подумал, что только я один могу сообщить маме ужасную весть… Шарлотте пока ничего не говорите. Подумаем, как это сделать, когда я вернусь… О, если бы смерть повременила, может быть, я еще застану несчастного брата в живых!
Он наклонился и поцеловал лежавшего неподвижно Блеза; глаза его были закрыты, дыхание едва слышно.
Потом Дени прильнул горячим поцелуем к его руке и ушел.
Констанс продолжала хлопотать, она позвала горничную, приказала подать теплой воды, чтобы омыть окровавленный лоб умирающего. Нечего было и думать о том, чтобы снять с него куртку: надо было хоть немного привести его в порядок до прихода врача. И во время этих приготовлений Бошен снова заговорил о происшедшем, волнуясь и негодуя.
— Подумать только! Такое нелепое стечение случайностей!.. Внизу сместился приводной ремень, и механик не сумел закрыть люк. А наверху Бонар злится, зовет и, взбешенный тем, что ему не отвечают, спускается вниз. Подходит Моранж, тоже сердится и не может дозваться Бонара, тогда он тоже спускается в подвал. И в это время проходит Блез… И падает. Бедняга Бонар! Он плачет навзрыд, он чуть не покончил с собой, когда увидел, что натворил.
Вдруг он обратился к Констанс:
— Скажи, а где была ты?.. Моранж говорит, что оставил тебя наверху, у люка.
Констанс стояла перед мужем, на полном свету, возле самого окна. У нее опять дрогнули ресницы, и нервный тик слегка скривил левую половину рта.
— Я прошла коридором и тотчас вернулась сюда… Моранж это прекрасно знает.
Моранж, совершенно разбитый, дрожа, рухнул на стул: ноги отказывались его держать. Помощи от него не было никакой, он молчал, ожидая, когда все это кончится. Услышав, с каким невозмутимым спокойствием Констанс лжет, он взглянул на нее. Она убийца, теперь он уже не сомневался. Ему захотелось сказать об этом громко, закричать во всеуслышание.
— Вот как! — продолжал Бошен. — А он уверяет, что попросил тебя не уходить, постоять у люка.
— Я, во всяком случае, этого не слышала, сухо ответила она. — Подумай сам, если бы он попросил меня, разве я бы тронулась с места?
И, повернувшись к бухгалтеру, она осмелилась поднять на него свои бесцветные глаза.
— Вспомните, Моранж… Вы бросились как сумасшедший, ничего мне не сказали, и я пошла дальше.
Сверлящий взгляд ее бесцветных глаз не на шутку испугал Моранжа. Он снова стал трусом, слабовольным, мягкосердечным и покорным человеком. Посмеет ли он обвинить ее в таком чудовищном злодеянии? Да он и сам уже ничего не помнил, — все смешалось в этой бедной больной голове. Он залепетал: