Собрание сочинений. Т. 3. Буря
Шрифт:
На следующий день Ояра по телефону вызвали в Ригу. Он сразу понял, кого ему благодарить за это.
— Ты не очень волнуйся, Сникер, — успокаивал его Бука. — Я позвоню в Центральный Комитет и скажу свое мнение о Чунде. Управы, что ли, не найдем на этого жеребца?
Чунда просунул голову в дверь ванной:
— Ты мне ничего не дашь поесть? Я здесь жду, жду… Думаю, чем это ты занята? А она все еще с этими тряпками возится.
Рута полоскала в ванне выстиранное белье. Ванная комнатка была полна пара. Подоткнув передник, распаренными от мыльной воды руками раскрасневшаяся
— Ты бы мне помог, Эрнест, тогда бы я скорее кончила.
Чунда сделал гримасу.
— Если ты думаешь, что мне некуда время девать…
— Что, очень торопишься? — спросила Рута, не отрываясь от работы.
— Ну ясно, тороплюсь. У меня сегодня совещание с заведующими отделами кадров. Раньше двенадцати домой не вернусь.
— Посмотри, Эрнест, в кухонном шкафу, там кое-что приготовлено. Масло где лежит, знаешь? В кладовке найдешь молоко, закуси пока чем-нибудь, мне надо еще выполоскать вот эту кучу белья.
Чунда обиделся:
— Тебе, значит, эти тряпки дороже мужа?
— Неужели тебе так трудно самому собрать? — вздохнула Рута. — Один-то раз смог бы.
— Тебе бы, кажется, следовало снять с моих плеч подобные заботы, — недовольно проворчал Чунда. — Мне, сама знаешь, приходится думать, концентрировать внимание на серьезных вещах. Вечно работа и работа… Дома бываешь считанные минуты. Кажется, я заслужил право на отдых…
— А я разве без дела сижу? — почти оправдывающимся тоном возражала Рута. — Ты думаешь, за меня ангелы работают?
— Нашла сравнение! Разве на тебе лежит такая ответственность, как на мне? Что тебе: проинструктировала одного-двух комсомольцев, написала ответы на вопросы — и ладно. А у меня? Кадры, живые люди! Нужна чуткость, знание психологии и классовая бдительность. Ты бы посидела один день на моем месте, вот тогда бы узнала. А то изволь — иди ищи и масло и молоко…
— Ну, хорошо, хорошо, если уж так трудно, сейчас я брошу полоскать.
Рута вытерла руки и пошла в кухню. Чунда сейчас же сел за стол и стал ждать, когда она подаст ему поесть. Руте несколько раз пришлось бегать в кухню и обратно, принести хлеб, масло, молоко, колбасу, потом достать стаканы, вилки, ножи.
— Вот так комбинация — колбаса с молоком, — поморщился Чунда. Впрочем, он ел с аппетитом, откусывал помногу, шумно отхлебывал молоко, и настроение его, по мере утоления голода, заметно улучшалось. Рута почти не притрагивалась к еде. Она устала, и больше всего ей хотелось отдохнуть, — хотя бы посидеть у окна и, ни о чем не думая, глядеть на уличную сутолоку.
— Сегодня Сникеру досталась такая головомойка, что на всю жизнь запомнит, — весело сказал Чунда. — Сначала, пока я еще не брал слова, он кое-как выкарабкивался. Хотел втереть очки: мол, ничего ужасного нет, везде тишь да гладь. Мое выступление перевернуло все вверх тормашками. Секретари ЦК слушали меня затаив дыхание… Избирательные участки не подготовлены, с избирателями никто не беседует. Члены организации газет не читают, не знают даже, кто такой Чунда и другие ответственные работники. Кто-нибудь, возможно, думает, что я абиссинский негус. Так дальше продолжаться не может. Я говорил целых полчаса. Сказать можно было
— То-то ты и охрип.
— Ну да, я говорил с темпераментом. Так и так, кто мы такие — оппортунисты или большевики? Долго еще мы будем это терпеть?.. Надо принять самые решительные меры и привлечь нерадивых работников к самой суровой ответственности. С людьми, подрывающими дисциплину, разговор короткий… Вот бы ты видела, какими глазами смотрел на меня Сникер. Я думал — вот-вот укусит.
— И какое вынесли решение?
— Сникеру указали, что работу надо улучшить. В моем проекте, правда, был предусмотрен строгий выговор с предупреждением, но бюро сегодня было в благодушном настроении. Ничего, в другой раз получит строгача.
— За что ты его так ненавидишь? — с грустным удивлением, глядя на мужа, спросила Рута. — Что он тебе сделал?
— Я говорил от имени партии.
— А мне кажется, что ты партийные дела путаешь с личными, — резко сказала Рута. — Это нечестно, Эрнест.
— Я и партия — понятие неразделимое! — вскипел Чунда.
— Не надо быть демагогом.
— Рута, я не желаю, чтобы ты его защищала. — Чунда даже есть перестал. — Разреши мне разделываться с моими противниками так, как я нахожу нужным. Я уже начинаю думать, что ты неравнодушна к этому типу.
— Ты знаешь, что я с ним знакома уже несколько лет, и ничего нет удивительного, если меня интересуют его дела. Нельзя жить, как звери в берлоге, и думать только о себе.
— Ты лучше поинтересуйся, как я себя чувствую, какое у меня настроение. Пусть Сникер сам думает о себе. Для нас с тобой самое главное в мире — это наша совместная жизнь. Только так, Рута.
— Но мы ведь живем не только для себя, — заупрямилась Рута. — Надо подчинять эгоистические интересы интересам общества.
— Интересам общества — возможно, но не интересам Ояра Сникера. — Чунда вытер рот, икнул и поднялся со стула. — Значит, вечером ты будешь занята стиркой. Ну, ладно, я пошел. А если кто будет звонить, скажи, что на заседании. Поцелуйчик полагается?
Мокрый и звонкий, как оплеуха, был его поцелуй. С довольным, как всегда, видом он кивнул головой и вышел.
Рута стояла в передней и думала: «Ты будешь стирать белье… единственный в неделю свободный вечер, и тот проводи у корыта, и еще тебе разрешается проявлять больше забот о муже, чтобы ему было хорошо. Ему… всегда ему… сам он никогда не поинтересуется, как ты себя чувствуешь».
— На сегодня хватит, спасибо… Не желаю быть только прачкой.
Семь часов. Если поторопиться, можно еще куда-нибудь попасть.
Рута сбросила передник и начала одеваться. Надела самое нарядное платье, причесалась и пошла в Драматический театр.
Зрителей в зале было маловато. Из ложи первого яруса Рута рассматривала публику и заметила нескольких знакомых. В одном из первых рядов сидел Ояр Сникер. Он совсем не походил на человека, подавленного тяжелыми переживаниями дня. Соседи, с которыми он разговаривал, громко хохотали: значит, опять шутит. Очевидно, Чунда не смог особенно навредить ему.