Собрание сочинений. Т. 3
Шрифт:
Сошли молодые люди в хлорированные испарения мрачного котлована в час, отведенный для водных процедур членов семей высшей партийно-государственной номенклатуры. Интуитивно чуя увлечения души и заблуждения ума Веточки, Гелий начал издалека и сказал, лежа на спине, что он – вольтерьянец в истинно пушкинском смысле, но любимая его поэма – «Демон». Ради пущей лукавости и придания ответственному моменту качества полного взаимопонимания он добавил, что здесь, в бассейне, всегда являются на ум изумительные строки начального библейского стиха: «…и Божий Дух носился над водою…»
Затем как бы для рекламы своего знания Лермонтова – у Гелия наш гений ходил в стихийно демонических богоборцах – он процитировал
Веточка засмеялась и сказала, что самое ее любимое стихотворение в поэзии всех времен и народов – «В больнице» Пастернака.
Гелий не знал этого поэтического шедевра. Имя поэта, перед смертью злобно пытавшегося, поговаривали в редакции «Науки и религии», свести на нет работу научного атеизма, приводило его во вполне понятное бешенство. Однако он сказал: «Читай, слушаю».
Впоследствии, особенно в моменты алкоголического обострения всех чувств и в совершенно тупой тоске похмелья, он не то чтобы вспоминал – он вновь воспринимал каждым своим нервом все случившееся тогда в бассейне «Москва».
Причем вспоминалось все это в таком пронзительном свете, безжалостно реанимирующем в пространстве воспоминания полный набор самых малейших подробностей, вплоть до мелкого плеска воды… хлорки, опекающей здоровье водоплавающих масс и напоминающей своим назойливым смердением странный запашок под одеяльцем после первой поллюции и тот ужасный ночной переполох души и тела, не дававший уснуть до утра… вплоть до шкодливо брошенного в воду окурка «Казбека»… вплоть до записки, повешенной на дверце его кабинки: «Нашедшему фирмовый бюстгальтер железно обещано интимное вознаграждение»…и кишение, кишение, кишение нечисти ненавистной… – в таком вспоминалось все это пронзительном свете, что действительность, угодливо каждый раз предоставлявшая место этому воспоминанию, казалась жалковатой, искусственной его тенью…
Когда Веточка еле слышно заключила чтение «ультрарелигиозного сочинения поэта-иуды» дивными строками «Ты держишь меня, как изделье, и прячешь, как перстень в футляр»,Гелий уже собрался притворно произнести нечто нейтрально-лукавое или просто отделаться многозначительным молчанием.
Как вдруг, с ужасом убеждаясь, что в нем не осталось ни пузырька собственной воли, что вышла она вся из него и даже булькает вокруг, как булькает воздух, вырывающийся в воду из внезапно лопнувшего матрасика, вдруг замахал он в бешенстве руками, забил по воде ногами, хрипло вдруг, хамски и передразнивающе, вроде бы и не своим вовсе голосом, завопил, точнее говоря, завыл: «Ды я в гра-абу вида-ал… пе-е-рстень… в фу-утля-я-ре… в граа-бу-у… ка-акой там па-а-дарок?… какое на хрен изделие?… кто там нам его, понимаешь, да-а-арит?»
В котловане произошло вдруг то, чего не могло произойти по всем законам природы в надводной среде, отягощенной испарением и исчадливыми миазмами хлорки. Миазмы эти, спирая колебания звуков, должны были бы с садистическим педагогизмом не допустить детской их игры с самими собой «в эхо». Произошло вдруг в котловане акустическое чудо. Хамски глумливый вой Гелия вдруг обрел такую театрально-концертную объемность и артистическую чистоту, что у него самого от ужаса и растерянности глаза на лоб полезли.
Его как бы вдруг парализовало. Он совершенно странным образом не шел на дно, но и не мог броситься «бабочкой» к Веточке, чтобы предотвратить непоправимое, чтобы интеллигентно сказать ей, что Бога, видимо, нет, хотя, возможно, Он имеется… Во всяком случае, сам он не верит в его существование, но все же считает, что исключительно из почтения к законам языка слово «Бог» должно писаться с большой буквы даже в «Вечерке».
Но девушка, совершенно потрясенная троекратно повторенным эхом хамского воя, плыла уже… уплывала… уплывала навек к стальным перилам сходной лестницы…
Плыла она тогда и потом, много лет спустя, уже в памяти несчастного Гелия, с необыкновенной, с неестественной быстротой. В движениях ее тела определяюще учуял он тот ужас, с которым мы спасаемся в сновидениях от преследования омерзительного монстра.
А сам он, ничего не понимая, вглядывался в прыгающие, в скачущие по взволнованной воде странные грязно-зеленые фигурки полупредметиков-полусуществ, и внутри каждого из них, как в слабительных виноградинах, наполненных касторкой, подрагивала какая-то мерзкая, тяжкая, зелененькая сгущенка.
Это была первая его встреча с теми, кого он сразу же обозначил в уме как демонов, демонков, чертиков и прочих мусорных типчиков.
6
Гелий не мог вспомнить, когда выбрался он из бассейна, с чьей помощью обтерся, как оделся, как вышел на набережную, носящую имя знаменитого анархиста, и как потом оказался в ресторации Дома литераторов.
Было совершенно ясно, кто именно заставил его – человека почти непьющего – начать в том заведении поддавать. Никаких у него не было тогда сомнений, что личность его находится на попечении целого сонма смутных, серо-зелененьких чертяк-официантиков, которые прыгали по дивным резным перилам, полоскались в солянках сборных таежного дуба М-ва и партийного скунса В-о; пробирались внутрь котлеты «киевской» модернового певца ленинских мест Вознесенского; сидели на мельхиоровом краешке судочка, лапки свесив лягушачьи в черную зернистую икорочку безумно разбогатевшего на песенках Рождественского, или писали пенисто и желтенько в «Нарзанчик» прилежной воспевалки Ильича, Воскресенской…
Был для Гелия какой-то издевательски глумливый душок в сношениях шоблы чертей именно с носителями, так сказать, евангельских фамилий… Почему-то колупали бесенята корочку пирожка слоеного на тарелке способного бильярдиста К-ва, демонок кидался мучнистыми крошками калача в гиеноподобную физию стукача Л-го…
Если бы не натуральный страх прослыть чуваком с «протекшей крышей» и оказаться в дурдоме, то после всего, что с ним только что произошло, Гелий с пеной на губах доказывал бы всем этим своим корешам и собутыльникам, что бесы существуют в объективной реальности, данной нам в ощущении, как обожал говаривать Некто, весьма смахивающий внутренне и внешне на одного известного ответработника, руководителя преисподней.
Это они, утверждал бы Гелий, сорвали нашу помолвку. Они опохабили связь двух сердец. Их психотехнические возможности безграничны. Они тайно подключились к моему сознанию. Бесы вложили в мои уста неосторожный вопль насчет проклятого этого перстня в футляре. Дайте чистый лист бумаги, и я изображу, вернее, обезображу с точностью до одной ухмылки, до одного рожка и одного копытца призрачные фигурки бесов, копошившихся тогда в бассейне, как килька на метании икры. О-о-о! Они возникают крайне редко, но они есть. Егонет, а они –есть! Есть! Вот в чем проблема проблем и теория относительности в атеизме. Это же гениальный маневр – отвлечь научный атеизм на борьбу с тем,кого вовсе нет, а ихоставить в покое и, в крайнем случае, отдать на откуп психиатров и наркологов…