Собрание сочинений. Т.13.
Шрифт:
Пока Лашене сетовал, бормотал сквозь зубы, выказывая глупость и упрямство провинциала, одержимого скупостью, Денизе смотрел на него своими большими светлыми глазами, полуприкрытыми тяжелыми веками, и его рот с тонкими губами выражал одновременно и зависть и презрение к этому немощному человеку, недовольному тем, что он унаследует лишь два миллиона: следователь не сомневался, что в один прекрасный день эти деньги позволят тому облачиться в пурпурную мантию.
— Полагаю, милостивый государь, что вы проиграете дело, — сказал он наконец. — Завещание может быть оспорено только при условии, если родным оставлено меньше половины всего состояния, но в данном случае это не так.
Он повернулся к писцу:
— Послушайте, Лоран, вы, я думаю, всего этого не записываете?
Писец неприметно
— Надеюсь, — язвительно продолжал Лашене, — никто, по крайней мере, не думает, что я оставлю Круа-де-Мофра в руках этих Рубо. Такой дар дочери слуги! И почему, с какой радости? А если ко всему еще будет доказано, что они замешаны в преступлении…
Следователь вернулся к делу:
— Вы и в самом деле так думаете?
— Еще бы! Если Рубо знали об этом завещании, то одно это уже говорит об их заинтересованности в смерти нашего бедного отца… К тому же они последние говорили с ним… Словом, тут все крайне подозрительно.
Раздраженный тем, что разрушается его гипотеза, следователь нетерпеливо обратился к Берте:
— И вы, милостивая государыня, полагаете, что ваша бывшая подруга способна на подобное преступление?
Прежде чем ответить, она посмотрела на мужа. За несколько месяцев совместной жизни каждый из супругов умудрился передать другому дурные черты своего характера, и теперь оба стали еще более неприветливыми и сухими. Муж до такой степени восстановил Берту против Северины, что г-жа де Лашене, чтобы вернуть себе дом, готова была добиваться ее немедленного ареста.
— Ей-богу, милостивый государь, — вымолвила она наконец, — особа, о которой вы упомянули, уже в детстве проявляла весьма скверные наклонности.
— Как? Вы обвиняете ее в том, что она еще в Дуанвиле дурно вела себя?
— О нет, сударь! Мой отец не стал бы держать ее в доме!
В этом возгласе прозвучало возмущение добродетельной мещанки, уверенной в собственной непогрешимости и полагавшей свою славу в том, что все в Руане считают ее образцом целомудрия, охотно принимают и выказывают ей уважение.
— Но только, — продолжала она, — если девушка ветрена и легкомысленна… Словом, сударь, многое из того, что мне в свое время казалось немыслимым, ныне представляется бесспорным.
У следователя вновь вырвался нетерпеливый жест. Он уже шел по новому следу, и всякий, кто мешал ему, становился в его глазах противником, ибо подвергал сомнению логичность его мышления.
— Послушайте, надо, однако, рассуждать! — вскричал он. — Такие люди, как Рубо, не станут убивать такого человека, как ваш отец, чтобы побыстрее получить наследство. И, уж во всяком случае, были бы признаки их нетерпения, я б непременно обнаружил следы этой лихорадочной жажды побыстрее завладеть и воспользоваться имуществом. Нет, побудительная причина преступления не в том, нужна какая-то иная, а ее нет, и вы не можете ее указать… А потом восстановите мысленно факты, и вы сами убедитесь, что практически это невозможно! Никто не видел, что Рубо и его жена входили в салон-вагон, а один железнодорожник утверждает, что в Руане они возвратились в свое отделение. И коль скоро совершенно точно установлено, что в Барантене они были там, необходимо допустить, что они умудрились добраться до купе председателя суда, — а ведь оно было отделено от них тремя вагонами, — и возвратиться обратно; и все это за несколько минут, когда поезд несся во весь опор? Правдоподобно ли это? Я спрашивал у машинистов, у кондукторов. И все в один голос говорят, что для этого требуется не только величайшее хладнокровие и сила, но и большая сноровка… Жены там, уж во всяком случае, не было, мужу пришлось бы рисковать одному; и ради чего? Чтобы убить своего покровителя, только что избавившего его от крупных неприятностей? Нет, и еще раз нет! Эта версия ни в какие ворота не лезет, надо отыскать другую… Вот, скажем, человек сел в поезд в Руане и вышел на следующей станции, и человек этот к тому же незадолго до того угрожал убить председателя суда…
Увлекшись своим новым построением, следователь, пожалуй, наговорил бы лишнего, но тут дверь кабинета приоткрылась, и судебный пристав просунул в нее голову. Однако не успел он и рта раскрыть, как затянутая в перчатку рука шире
— Это я, мой милый Денизе. Я опоздала, но вы меня, надеюсь, простите? По дорогам проехать невозможно, от Дуанвиля до Руана всего три лье, а нынче мне показалось, будто их по крайней мере шесть!
Следователь учтиво поднялся с места:
— Мы с вами не видались с воскресенья, сударыня, как ваше здоровье?
— Прекрасно… А вы как поживаете, милый Денизе? Пришли в себя после потрясения, виной которого был мой кучер? Этот увалень признался, что, отвозя вас в Руан, чуть было не опрокинул в двух километрах от замка.
— О, просто легкий толчок, я об этом и не помню… Прошу вас, присаживайтесь. Я уже принес госпоже де Лашене свои извинения за то, что вынужден этим ужасным делом бередить ее горе, простите и вы меня.
— Господи, но раз это необходимо… Добрый день, Берта! Добрый день, Лашене!
То была г-жа Боннеон, сестра убитого. Она поцеловала племянницу и пожала руку ее мужу. Овдовев в тридцать лет, она унаследовала от мужа-фабриканта крупное состояние, хотя и без того уже была богата, ибо после раздела с братом получила имение Дуанвиль; с той поры г-жа Боннеон вела приятное существование, причем, как говорили, у нее не было недостатка в сердечных привязанностях, однако внешне она держала себя так просто и безупречно, что неизменно играла роль арбитра в руанском обществе. По прихоти случая, впрочем, и не без ее желания, все ее возлюбленные принадлежали к судейскому сословию, и вот уже двадцать пять лет, как она принимала у себя в замке одних только жрецов правосудия, которых ее экипажи привозили сюда на веселые празднества из Руана, а потом вновь отвозили в город. Она не унялась еще и поныне, поговаривали, будто она питает чисто материнскую нежность к юному товарищу прокурора, сыну советника суда г-на Шометта: наша дама содействовала служебному продвижению сына и была при этом весьма предупредительна к отцу, которого усиленно приглашала в гости. Вместе с тем г-жа Боннеон сохраняла самые добрые отношения со своим давним другом, также советником суда, старым холостяком, г-ном Дебазейлем, литературной славой руанского суда, — его изящные сонеты кое-кто даже заучивал наизусть. Уже много лет у него была своя комната в Дуанвильском замке. И еще теперь, хотя ему было больше шестидесяти лет, он неизменно приезжал туда обедать на правах старого друга, которому ревматизм оставил в усладу одни лишь воспоминания. Обходительность и любезность г-жи Боннеон позволяли ей, как и прежде, царить в судейской среде, невзирая на надвигавшуюся старость, и никому не приходило в голову оспаривать ее первенство; только прошлой зимой у нее появилась соперница, некая г-жа Лебук, супруга советника суда, высокая тридцатичетырехлетняя брюнетка, которая и впрямь была очень хороша собою. Судейские чиновники зачастили к ней в дом, и это примешивало к обычной веселости г-жи Боннеон некую дозу меланхолии.
— В таком случае, сударыня, — продолжал следователь, — я, если позволите, предложу вам несколько вопросов.
Денизе окончил допрос супругов Лашене, но не отпускал их: его угрюмый, холодный кабинет словно превратился в светскую гостиную. Писец с равнодушным видом вновь взялся за перо.
— Один свидетель заявил, будто ваш брат получил депешу, срочно вызывавшую его в Дуанвиль… Мы таковой не обнаружили. Писали ли вы что-нибудь господину Гранморену, сударыня?
Улыбаясь, г-жа Боннеон непринужденно, словно ведя дружескую беседу, заговорила:
— Брату я не писала, я ждала его, знала, что он должен приехать, но точного дня он не назвал. Он всегда появлялся без предупреждения, приезжал обычно ночным поездом. Жил он в уединенном флигеле, в глубине парка, двери там выходят на пустынную улочку, и мы даже не слышали, как он подъезжал в коляске, которую брал в Барантене. В доме он показывался лишь на другой день, иногда чуть ли не к обеду, словно уже давно живущий рядом сосед… Но на сей раз я его ждала, он должен был привезти десять тысяч франков, которые мне задолжал. Эти деньги, безусловно, были при нем. Вот почему, я полагаю, и убили-то его, чтобы ограбить.