Собрание сочинений. т.2. Повести и рассказы
Шрифт:
И он опоздал. Чужие цвета реяли над центром Антарктики, шелестя тяжелыми складками шелка.
Англичанин, так же как и Победитель, сумрачно повернул обратно. На обратном пути от горя и обиды он умер. Его люди вырубили яму в звонком зеленом льду и положили туда сухое, легкое и ломкое тело.
А Победитель, вернувшись на свой корабль, заперся в каюте и неделю не выходил оттуда. И когда он впервые появился на мостике, люди увидели, что на щеках его прорезались две новые глубокие морщины.
Но путь его не был еще кончен. Впереди был еще север. Такая же кучка снега
В это время гудящие металлические птицы завоевали непокорный и мстительный воздух.
Победитель бросил корабли и ринулся в бой с севером на крыльях.
В первый полет он вынужден был опуститься, не долетев, на плавучую льдину. Моторы, привычные уже к покоренному воздуху средних широт, выдохлись в оледенелом пространстве.
Две недели Победитель со своими спутниками лечили их сжавшиеся от холода сердца, пока вновь побежал бензин по медным артериям и зарокотал взбесившийся пульс цилиндров. Серая птица вернулась назад тогда, когда ее перестали уже ждать.
Тогда, сознав несовершенство аэроплана, Победитель обратился к дирижаблю и достиг своего. На следующий год он пролетел над местом своих последних стремлений. Такая же пустыня расстилалась под прозрачно-серебристым корпусом воздушного корабля.
Снова с бокового мостика гондолы упал северный флаг с заостренным древком. Пронзительно свистнув, он полетел вниз и глубоко воткнулся в снег. И, как прежде, Победитель испытал и сейчас то же чувство разочарования и тоски.
Но в этот раз еще и самая честь похода оспаривалась у него его спутником, новичком в дальних странствованиях. Трескучей рекламой, самовосхвалением, беззастенчивой наглостью — он бросил тень на имя Победителя, и стареющий искатель не мог уже протестовать и бороться.
Он по-настоящему устал. Давний мимолетный и расслабляющий сон становился желанной явью. Белый домик под черепичной крышей на берегу тихой бухты гостеприимно открыл ему двери последнего отдыха. Он чувствовал, как обволакивает его мягкими сетями баюкающий покой, и не боролся с охватившим его сладостным безразличием.
Бороться больше было не с чем, открывать больше было нечего.
Мир был изведан и пройден насквозь; бесконечная лента пути, пробежав тысячи миль, привела его к начальной точке. Из круга не было никакого выхода, и он примирился с неизбежностью, с необходимостью остановиться и ждать другого конца, под бременем горестной и неудовлетворяющей славы. Мирная тина засасывала его, из нее больше некуда было вырваться.
Он с полным равнодушием отнесся к известию, что его спутник в последнем полете и враг, отнявший у него половину последней победы, предпринимает новую экспедицию на корабле в сердце белой тишины.
Усталая кровь не ответила на это известие ускорением биений. Он только старчески мудро и старчески спокойно улыбался. Он знал, что льды не любят легкомысленного молодечества, и заранее знал конец этого предприятия.
Но он молчал. Он не хотел ни предостерегать, ни осуждать, ни тем более помогать. Ему были известны законы, скрытые от других; но он угадывал, что его знанию не поверят.
И
Иной, не прежний голос искания и странствия позвал его. Другой зов, зов долга и человеческой простой жалости к маленькой кучке людей, умиравшей в ледяных тисках, людей, среди которых находился его враг, человек, отнявший у него радость последнего достижения, властно поднял его, зажег его кровь молодым бурлящим пожаром, и он бездумно кинулся на этот зов.
Гильоме обернул в сторону пассажирской кабины нахмуренное лицо со сведенными к переносице бровями и сжатыми губами. За рулем он перестал быть тем беспечным весельчаком, каким был на земле.
Встретясь взглядом с глазами Победителя, он почтительно-сурово улыбнулся. За короткое время знакомства он успел полюбить горячий пепел этих пронизывающих зрачков. И, подняв руку в меховой перчатке, он крикнул отрывисто и резко:
— Готово!
Победитель медленно и тяжело склонил голову.
Гильоме повернулся к рулю и также коротко бросил Вальтеру Штралю:
— Контакт…
Люди, оставшиеся на пристани: директор Гельмсен, служащие фактории и Нильс Воллан увидели, как кресты пропеллеров дрогнули и слились в стремительные гудящие круги. Гидроплан дрогнул, рванулся, почти выпрыгнул из воды; от зеленых с белым поплавков, шипя, побежала пена.
Он быстро уменьшался, стремясь в своем беге в устье залива, в открытую ширь. Гулкий рев взвихренного пропеллерами воздуха таял и расплывался в мягком натиске ветра.
Еще несколько секунд — и самолет оторвался от синеватой пелены воды, распластался тонкой черной чертой на золотом небе, повернул и, резко взмыв кверху, пошел на север.
По берегу к пристани бежали, задыхаясь, опоздавшие репортеры и фотографы, на ходу вынимая аппараты из футляров и пытаясь поймать на пленку опустевшее небо. Зыбкая черная точка мелькнула в последний раз и растаяла, как брошенный в кипяток кусочек рафинада.
Нильс Воллан вздохнул и низко надвинул на брови зеленый с белым шерстяной колпак. Его окружили репортеры.
У полета есть свой необычайный и заманчивый пейзаж.
Гидроплан высоко шел над бухтой Джерри-Бай, все резче забирая на север. Покрытые хвоей острозубые мысы уплывали назад, омываемые голубизной моря.
Море казалось огромным стеклом ослепительного блеска, и берега были как будто наклеены на это стекло.
Весь пейзаж был до чрезвычайности похож на лепные макеты местностей, которые можно видеть в краеведческих музеях. Земля, вылепленная из папье-маше, обсыпанная раскрашенным песком, на который наклеены зеленые шерстинки лесов и кусочки старых негативов, заменяющие водные пространства.