Собрание сочинений. Т.25. Из сборников:«Натурализм в театре», «Наши драматурги», «Романисты-натуралисты», «Литературные документы»

Золя Эмиль

Итак, Бальзак хочет изображать живую жизнь, а г-н Дюма хочет доказывать и тезисы. В этом их основное различие. Г-н Дюма принадлежит к идеалистической школе Жорж Санд. Ему кажется, что окружающий его мир дурно создан, и он испытывает потребность его перестроить. В предисловии к «Побочному сыну» он недвусмысленно заявляет, что намерен выступить в роли моралиста и законодателя. Но у меня другие убеждения: я полагаю, что в наш век научного эксперимента мы, писатели, не должны опережать науку. Если наши ученые обратились к изучению явлений природы, к точному анализу, то мы, наблюдатели событий человеческой жизни, должны вести параллельную работу, анализируя человеческую природу. Будем изучать человека, каков он есть, соберем

как можно больше человеческих документов, и если у нас имеются вдумчивые законодатели, пусть на основании этого они сделают соответствующие выводы.

Таково мое литературное кредо. Все великие произведения написаны на социальные темы, но там не встретишь ни рассуждений, ни решения вопросов. Обратимся к комедиям Мольера. Он живописует правду, он глубоко волнует нас, изображая реальную жизнь, и предоставляет нам размышлять и действовать. Едва писатель вздумает стать законодателем, он наносит себе ущерб как художнику, ибо ввязывается в дискуссию, высказывает взгляды, характерные для его эпохи, обнаруживая предрассудки, привитые воспитанием, впадая во всевозможные ошибки; он пишет для своих современников и не будет жить в веках. В общем, он трудится впустую.

Как раз это и происходит с г-ном Дюма-сыном. Вот пьеса «Побочный сын», впервые сыгранная, кажется, лет пятнадцать назад. В этой вещи г-н Дюма выступает на защиту прав внебрачных детей. Так вот я глубоко убежден, что пьеса никого не побудила признать незаконного ребенка. Автор сражался с ветряными мельницами, и эта битва, естественно, не имела никаких практических последствий. Но, помимо своей никчемности, это насквозь фальшивая пьеса. Вместо того чтобы оперировать подлинными фактами, которыми можно было бы когда-нибудь воспользоваться, автор пускается в парадоксальные рассуждения, которые никому не могут пригодиться. Все это чисто рассудочные построения, не имеющие ничего общего с обыденной жизнью, плоды фантазии; взят слишком уж необычный случай, и, разумеется, он не привлечет внимания законодателей. Похоже на то, что сам г-н Дюма хочет быть законодателем, но примеры его далеки от повседневности и он настолько запутывает вопрос, что ничем не помогает законодателю. Дурно проведенное обследование только губит дело.

А теперь мы рассмотрим драматургическую технику г-на Дюма. Как всегда, в основание у него положено действительное событие. Д’Аламбер, на вершине славы, отказался от своей матери г-жи де Тансен, которая бросила его в младенческом возрасте и вспомнила о сыне через много лет, когда имела основания похвастаться им. Безусловно, это ситуация, весьма соблазнительная для драматурга. Здесь налицо все условия драматического успеха: неожиданный поворот событий, торжество безвинной жертвы, наказание виновной, оригинальность развязки. Сейчас мы увидим, во что превратил все это г-н Дюма, поставив вопрос о внебрачном сыне.

Перед нами исторический факт, с которым мы должны считаться. Г-н Дюма исходит из этого факта. Но он тут же добавляет и измышления и создает новую фабулу, совершенно для нас неприемлемую. Прежде всего он заменяет мать-эгоистку бессердечным отцом. Бездушная мать могла бы вызвать возмущение зрителей, и вот он решил создать положительный образ матери, ангела-хранителя, покорную и преданную жертву. До сих пор все идет как по маслу. Стерней бросил Клару Виньо с ребенком; она воспитала сына, Жак стал порядочным человеком. Образ Клары Виньо вполне убедителен. Но, к сожалению, автор тут же прибегает к сценическим условностям, и мы вступаем в область чистой фантастики.

Стерней женился. Он является опекуном своей племянницы Эрмины, круглой сироты. Мать Стернея, маркиза д’Оржбак, особа весьма суровая, кичится своим высоким происхождением. Упомянем еще о брате маркизы, обаятельном маркизе д’Оржбак, и перед нами вся семья. Разумеется, Жак, став взрослым человеком, влюбляется в Эрмину, — такова завязка

драмы. Но боже мой, до чего все это неправдоподобно! Во-первых, разве можно допустить, что Жак не знает тайны своего рождения? Он именуется г-ном де Буасени и верит, что это его настоящее имя. Однако это совершенно невероятно, — юноша его возраста, конечно, уж десятки раз видел свой документ о рождении. Но, останься г-н Дюма верен правде, он потерял бы патетическую сцену: Жак внезапно узнает, что он внебрачный сын, и происходит бурное объяснение с матерью. Далее, автор хотел изобразить молодого человека, честного, великодушного, гордого, избравшего прямой путь; ему известно, что у него двадцать пять тысяч франков годового дохода, и он с достоинством просит руки Эрмины. В театре г-на Дюма не истина управляет ходом событий — автор ее искажает, приспособляя к ходу событий.

Еще больший протест вызывает другая выдумка г-на Дюма — необычный источник состояния Клары Виньо. Некий прожигатель жизни, хозяин дома, в котором жила Клара Виньо, брошенная Стернеем, завещал ей все свое состояние, потому что она самоотверженно ухаживала за ним, когда он умирал от чахотки. Этот сентиментальный романс вызывает улыбку. Где это видано, чтобы кутила на смертном одре вознаграждал незамужнюю женщину с ребенком! Но ведь это позволяет создать еще одну эффектную сцену: Жак допрашивает мать, откуда у нее крупная сумма, положенная на его имя, подозревая, что мать в свое время продалась. Но Клара невинна. Сын бросается в ее объятья, и они проливают слезы умиления, — великолепная картина!

Но больше всего возмущает меня развязка. Жак встречается с отцом, и они пускаются в бесконечные разговоры по всем правилам логики, совсем в стиле г-на Дюма. Стерней — это какая-то логическая машина, превосходно рассуждающая. И он приходит к выводу, что Жак не может жениться на Эрмине, хотя она и поклялась, что выйдет за него. Однако обстоятельства изменяются. Жак, двадцати пяти лет от роду, становится секретарем министра, на него возложена важная миссия, он едет на Восток и спасает Европу. Но и это еще не все: маркизу д’Оржбак приходит в голову усыновить Жака и передать ему титул маркиза, которого домогается Стерней. После этого суровая маркиза начинает всячески ублажать Клару Виньо, а Стерней, в приступе отцовской нежности, разыскивает сына, чтобы заключить его в объятия. Но Жак отказывается от такого отца, предпочитая носить имя матери, которое он прославил.

Мы значительно удалились от истории Д’Аламбера. Вызывает удивление Жак, в двадцать пять лет спасающий Европу, Далее Стерней проявляет утрированную холодность и неумеренный энтузиазм, — все это граничит с комизмом. По мановению волшебного жезла внебрачный сын возносится на недосягаемую высоту, это какой-то нелепый апофеоз, надуманный и чересчур громкий. Бросается в глаза драматический прием, чувствуется, что автор решил добиться эффекта любой ценой. Нет и тени правдоподобия, потеряно чувство меры, не выдержано единство характеров, на первом плане требование театральности. Необходимо, чтобы Жак восторжествовал, и он восторжествует, хотя бы пришлось отказаться от правды и здравого смысла.

Таков театр г-на Дюма. Этот автор открыто проповедует, что главная задача драматурга увлекать зрителей какими угодно средствами. Надо в течение трех часов владеть публикой. Пусть она смотрит, затаив дыхание, не давайте ей размышлять. Навязывайте ей свою логику, пресловутую логику, которая, исходя из вполне допустимой посылки, следует по намеченному вами пути, если вы твердо ведете ее за собой. Но это скорее механика, чем логика. Если вам удастся до конца пьесы удержать внимание публики, завороженной вашей фантазией и покоренной вашими парадоксами, то вы одержали блестящую победу! И вам нет дела, какое суждение вынесут зрители, когда возвратятся домой. Они вам аплодировали, и этого достаточно. Вы выступаете в роли укротителя.