Собрание сочинений. т.4. Крушение республики Итль. Буйная жизнь. Синее и белое
Шрифт:
— Семен Григорьевич? — спросил Глеб.
— Так вот вы какой, — не отвечая на вопрос, сказал человек. — Я знаю вас по письму Мирры. И сегодня, не успев положить чемодан, она стала рассказывать только о вас. Очень рад познакомиться. Конечно, приятнее было бы встретиться в более спокойное время, но что делать… Курите? Может быть, сигару? Вероятно, вскоре с сигарами придется проститься…
Он предупредительно подвинул Глебу ящичек.
— Спасибо, — отказался Глеб. — Так Мирра Григорьевна приехала?..
Нейман понимающе, по вполне корректно улыбнулся, смотря через плечо Глеба.
— Если вы обернетесь… — сказал он с поклоном, и Глеб услыхал сзади шорох, бросивший его в жар.
В дверях он увидел Мирру. Смущенно и неловко поклонился.
— Мирра Григорьевна…
Но нежданный жаркий, душистый вихрь налетел на него, смял, завертел, повис на нем опьяняющей тяжестью.
— Ну, здравствуй же… здравствуй… Ну что? Ты даже не хочешь меня поцеловать?
Девушка, хохоча, тормошила опешившего Глеба.
— Глебушка… Какой ты смешной! Ты язык потерял? — болтала она, вися на Глебе.
Глеб с беспомощным испугом взглянул исподлобья на Неймана.
— Умываю руки… Не сестра, а разбойник, — засмеялся Нейман. — Впрочем, Глеб Николаевич, я в курсе дел. Можете не брать меня в расчет.
— Ну… Ты и после этого будешь стоять такой смешной чучелкой? — спросила Мирра, приближая лицо, и тогда Глеб еще неловко и чрезмерно громко чмокнул ее в щеку.
— Садись, — Мирра насильно повлекла его к дивану. — Рассказывай… Нет, лучше я буду рассказывать… Я жалею, что не поехала с тобой. Какой ужас в дороге! Вагоны переполнены, грязь… на всех станциях стоим… все забито… и эшелоны… без конца эшелоны… Плач, вой, страшно. В Москву опоздали на восемь часов… Только случайно попала в курьерский… А ты как? Тебя отпустили? Надолго?
Завороженно смотря в глаза девушки, слушая щебет, Глеб сразу вспомнил при этом вопросе, что завтра отъезд. Бесповоротный, неотложный отъезд. У него захватило дыхание. Тихо сказал:
— Мирра… Я завтра еду…
Девушка откинулась, не понимая. Пальцы ее сжали руку Глеба.
— Едешь?.. Куда?..
— В Севастополь. Ведь война же, — еще тише выговорил Глеб, как будто оправдываясь, хотя оправдываться было не в чем.
— Постой… я ничего не понимаю. Как же… ведь ты говорил — до октября?..
Глеб молча и с ненавистью щелкнул пальцем по мичманскому погону, по так долгожданному мичманскому погону.
— А что? Я не понимаю…
— Да ведь нас же досрочно произвели… Дали три дня. Завтра я должен выехать.
Девушка прижалась к нему. Губы детски недоуменно и тоскливо дрогнули.
— Глебушка… Этого не может быть. Я так мечтала приеду, будем вместе бродить по Петербургу, ты будешь мне все показывать. Помнишь, я говорила тебе, что бредила Петербургом… Как же так?.. Не мучь меня. Неужели нельзя отложить?
Глеб усмехнулся.
— Ничего нельзя сделать, Мирра… Ничего.
Она вскочила и подбежала к брату.
— Сеня… Что же это такое? Ну, неужели ты ничего не можешь придумать? Ты же юрист…
Нейман пожал плечами.
— Я юрист, а ты ребенок. Ведь Глеб Николаевич военный. Он же не ратник второго разряда, чтобы я мог выхлопотать ему отсрочку. Война!
Мирра отвернулась. Плечи ее поднялись уголками.
— Двое мужчин — и ничего не могут придумать. Хороши!
Глеб взглянул на Неймана. Оба засмеялись.
— Единственный выход, — сказал Нейман, — купить Глебу Николаевичу в Вяземской лавре липовый паспорт и отправить его в тайгу. Или внести в Государственную думу срочный законопроект о пожизненном освобождении офицерского корпуса флота от воинских обязанностей…
— Ты все шутишь, — упрекнула Мирра, — но ведь это Глеб уезжает завтра… Завтра!..
— Шутит или не шутит Семен Григорьевич, — уныло сказал Глеб, — а ехать нужно, — и ничего не сделаешь.
Мирра обернулась к нему.
— Ты очень нехороший. Но я беру тебя в плен до самого отъезда. Ты никуда не уйдешь от нас и останешься ночевать… Правда, Сеня?
— Конечно, Глеб Николаевич. Не стесняйтесь. Квартира просторная — места хватит.
— Но у меня же все вещи в корпусе, — попробовал возразить Глеб. Но возражал больше для приличия. Возможность пробыть с Миррой до конца была заманчива.
— Ерунда! Сейчас мы с тобой отправимся бродить по Петербургу. Я хочу хоть в первый раз посмотреть его вместе с тобой. А потом ты заедешь за вещами и вернешься к нам. Идем.
По Загородному все еще текла зеленая река гвардии, звенела музыка и гремело «ура».
— Я не хочу на это смотреть, — болезненно зажмурилась девушка. — Куда-нибудь подальше, где тихо и нет людей.
На углу Московской они нашли лихача.
Серый рысак пролетел Марсовым полем, прогремел мостом и, стрекоча копытами по торцу, помчал Каменноостровским.
Весь остаток дня они носились по островам, обедали на Стрелке и только к вечеру направились обратно в город. Усталый конь шагом пошел через Елагин мост.
— Вот, — сказал Глеб, — это место внушило Блоку те стихи, которые я тебе прочел в день нашей встречи у Лихачевых.
— Да? — Мирра с интересом посмотрела на мост и часовенку. — Это и другое, помнишь? «Вновь оснежённые колонны, Елагин мост и два огня. И голос женщины влюбленный. И хруст песка и храп коня»… Как странно… Когда-нибудь умрет Блок, забудется многое из его стихов, а вот мимо этой часовенки будут, как и прежде, проезжать тысячи влюбленных и вспоминать эти строчки, пьянея грустью.