Собрание сочинений. Т.4.
Шрифт:
Она шутливо погрозила пальцем и, покачиваясь, как змейка, ушла по коридору штаба. Туфли у нее были на каучуке — шагов почти не было слышно.
Спустилась теплая ветреная апрельская ночь. В лесу, где все еще лежал снег, журчали ручейки. Слабая травка буравила земляную корку, пытаясь выбраться из темноты. Сладкие жизненные соки поднимались по жилистым стволам берез и кленов, набухшие почки не в силах были сдержать плодоносной силы природы. Могучая весна — пьянящая пора пробуждения. Чувствуешь ли ты, Курземе, что и в твою дверь стучится молодая
И снова рассвело над Анахите. Проснулись будущие министры и их приближенные. Позавтракали и стали рассуждать, в какой бы волости произвести внезапную проверку, кого бы расстрелять или повесить, сейчас, пока это идет за счет немцев. Скучно сидеть у моря и ждать погоды.
Они рассуждали, а по лесным дорогам неслись в это время к Анахите грузовики с эсэсовцами. Они внезапно появились у лагеря, остановились в укромном месте, и в несколько минут главная резиденция «Ягдфербанда» была окружена со всех сторон. Операцией руководил сам Екельн. Действовал он молниеносно, как тигр, и сегодня ничем не напоминал вчерашнего вежливого гостя. Обергруппенфюрер расценил двуличную политику «Ягдфербанда» как оскорбление, нанесенное ему самому, и рассвирепел. Он знал обо всем, что вынашивали в головах честолюбивые офицеры Куреля, и только кровь могла утолить его злобу.
Екельн передал штабу курельцев свой ультиматум: немедленно сдать оружие. Он не грозил, но и не обещал ничего. На его стороне был перевес сил.
После короткого совещания штаб «Ягдфербанда» решил выполнить требование Екельна. Приказ Куреля сообщили ротам, и те стали выходить из своих помещений и сдавать оружие. Эсэсовцы их тотчас окружили и отвели немного подальше от центра лагеря. Началась кровавая расправа. Эсэсовцы открыли огонь из пулеметов и автоматов, затем проверяли, все ли убиты. Кто еще дышал или шевелился, того приканчивали выстрелом в голову. Екельн приказал расстрелять и всех офицеров штаба.
Когда Индулис увидел среди эсэсовских офицеров Освальда Ланку и Кристапа Понте, он был больше чем уверен, что сегодня ему предстоит распить с ними бутылку хорошего коньяку, — почти год не виделись и встречу старых друзей следует отметить рюмочкой. Улыбаясь, он направился к Ланке, но тот моргнул ему и сказал:
— Сдай свой револьвер у стола. Иначе нельзя. Таково условие. Потом поговорим.
— Как прикажете, господин хаупштурмфюрер, — весело отозвался Индулис. Он подмигнул Понте, и тот улыбнулся ему. Сдав свое оружие, Индулис вернулся к Ланке и Понте, но из разговора опять ничего не вышло, так как Ланка махнул рукой двум эсэсовцам и коротко сказал Индулису:
— Иди с ними.
За углом дома уже раздавались короткие автоматные очереди. Там эсэсовцы по одному расстреливали офицеров.
— Куда? Ведь там стреляют.
— А ты иди, иди, — сказал Ланка, а Понте ободрительно кивал головой.
— Что за странные шутки… — пробормотал Индулис, пожимая плечами, и пошел впереди эсэсовцев.
Когда они зашли за угол дома, один из эсэсовцев скомандовал:
— Стой!
А
— Послушайте, да вы с ума сошли? — крикнул Индулис, заметив, что шутка становится угрожающей. — Разве вы не видите, кто я? Как вы смеете, офицера… кавалера «Железного креста». Освальд! — закричал он не своим голосом.
Эсэсовец, даже не приложив автомат к плечу, нажал спусковой крючок. Оберштурмфюрер Атауга замолчал и упал ничком.
В кабинете руководителя «Ягдфербанда» в мягком кресле сидел обергруппенфюрер Екельн и, сморщив лоб, смотрел на генерала Куреля. Тот стоял перед ним на коленях и, плача, хватал его за руки.
— Ваше высокопревосходительство, всемилостивый государь, — всхлипывал Курель. — Будьте милосердны к старику. Я ничего не делал в ущерб немецкой армии… я буду служить вам верой и правдой до конца моей жизни… Я сделаю все, что от меня потребуют. Сжальтесь надо мной. Не расстреливайте меня, дайте мне еще жить и доказать…
Он громко рыдал, целовал руку Екельна и все ближе подползал к своему господину. Тогда Екельн отстранил его и встал.
— Встаньте. Не хнычьте, как старая баба. Я не приговариваю вас к расстрелу. Сегодня же вас отвезут в Лиепаю. Там будет видно, как с вами поступить. Вы ведь ни на что не годитесь, черт вас дери! И какой дурак доверил вам такой высокий пост?
Курель поднялся и еще долго сморкался, а снаружи раздавались последние выстрелы. Весь двор и дорога были покрыты трупами.
Ояр Сникер и его товарищи узнали о взятии Берлина и водружении знамени Победы над берлинским рейхстагом в тот же час, когда об этом узнал весь советский народ. Они не могли выразить свою радость салютами, потому что вокруг них всюду рыскали враги; но по-своему и они отметили этот торжественный день: на шоссе Айзпуте — Скрунда взлетела машина с немецкими офицерами, а в Кулдигском уезде сгорел дотла военный склад.
В майские праздники на главную базу пришли Акментынь с Мариной.
— Ну, скоро ты попадешь в Лиепаю, Криш, — обрадовал Ояр друга. — Только не забудь и меня взять с собой. Хочу взглянуть, цела ли квартира. Ключ, правда, за эти годы затерялся, боюсь, дворник не впустит.
— О квартире ты не беспокойся. Если негде будет причалить, то сделаем землянку на дюнах. Теперь мы этому научились. Вот только боюсь, что мы проспали что-то очень важное.
— Например?
— В одной из групп «Красной стрелы» поймали маленького Краузе. Ну, того, что был царь и бог в Саласпилском лагере.
— Вот это добыча! — с восхищением сказал Ояр. — Жаль, что не мы его поймали. Имант мог бы узнать, куда этот пес девал его мать.
— Еще бы не жаль! — вздохнул Акментынь. — Но еще больше жаль, что мы — понимаешь, Ояр, мы сами — проворонили Ланге. Несколько дней тому назад промчался в сторону Лиепаи, как будто за ним черти гнались. Когда мы заметили и узнали, было уже поздно.