Собрание сочинений. Т.4.
Шрифт:
— Скажи правду — ты ведь не затем пришла сюда, чтобы вести диспуты?
— Нет, конечно… Я пришла побранить тебя за то, что ты забыла старых друзей и при первом же осложнении закусила удила. Ах, Ольга, почему ты не позвонила, когда заболел ребенок? Ведь я могла устроить его в хорошую клинику… Он бы остался жив.
Ольга отвернулась, стала смотреть в окно.
— Отказалась от нашей помощи, а потом будешь говорить, что виноваты в его смерти мы. Я ведь знаю, что ты
— Достойный раб… Раб, для которого самое большое счастье в жизни — угождать своим господам. Ведь он был латыш!
— Но ты пойми, что немецкий народ согласен вобрать в себя лучший, полноценный слой латышского общества. Слой, к которому принадлежите вы с Эдгаром.
— То-то вы и бросили Эдгара в тюрьму.
— Потому что он отказался присоединиться к нам. Но мы от него еще не отказались. Как только Эдгар подтвердит свою готовность сотрудничать с нами, его освободят.
— А он все не хочет? — зло засмеялась Ольга. — Хочет оставаться Эдгаром Прамниеком — художником латышского народа?
— Его ни к чему не принуждают. Пусть сам решает.
— Он уже решил. Чего вы еще ждете?
Эдит старалась быть терпеливой.
— В конце концов сейчас самое главное — добиться освобождения Эдгара. Тебе хочется, чтобы его освободили?
— Я не хочу уговаривать Эдгара. Он умнее меня. Зачем я буду навязывать ему свою волю?
— Я другое тебе предлагаю. Напиши прошение начальнику политической полиции. От своего имени. Эдгар даже не узнает об этом. Я уверена, что достаточно будет твоего прошения, а начальник очень славный человек. Я с ним даже немного знакома.
Ольга задумалась. «Может быть, в этом нет ничего дурного? Я буду писать — не Эдгар, это его не унизит…»
— Я никогда не писала таких прошений, — неуверенно сказала Ольга.
— Я помогу, — засуетилась Эдит. — Где у тебя бумага, чернила?
Ольга не спеша достала письменные принадлежности, села за столик. Эдит придвинулась к ней и стала диктовать. Несколько раз, когда дело доходило до изъявления верноподданнических чувств правительству «Великогермании» и его представителям в Латвии, — Ольга бросала перо, но Эдит уверила ее, что иначе нельзя.
— Надо писать по форме. Без этого твое прошение даже не дойдет до начальника. Не бойся, это тебя ни к чему не обязывает.
И Ольга поддалась. Когда прошение было написано, Эдит достала из сумочки конверт и сама написала адрес.
— Завтра Освальд сам передаст его. Думаю, что результат будет известен на днях. Начальник полиции невероятно оперативен.
Она посидела
— Освальд сейчас страшно занят, домой приходит поздно ночью… Почему ты никогда не зайдешь ко мне? Не стоит избегать людей, Ольга, ты еще молодая женщина. Насидеться с вязаньем еще успеем, когда состаримся. Сейчас надо жить.
Ольга таки не поняла, что она этим хотела сказать. «Жить… маленький Аугуст тоже хотел жить».
Прошла неделя. Ольга не получила ответа на прошение, зато полицейский принес повестку: явиться в управление труда. Когда она пришла туда, чиновник сказал: «Вы одинокая, бездетная женщина. Мы все обязаны участвовать в строительстве новой Европы. Вы пойдете работать судомойкой в офицерскую столовую. Когда приобретете профессиональные навыки, будете обслуживать столики. Желаю успеха».
Ольга не протестовала, не стала просить другой работы. Не позвонила она и Эдит. Одним унижением меньше, одним больше…
Однажды вечером, возвращаясь с работы, Ольга встретила на улице Эриха Гартмана, того самого «прогрессивного» немецкого писателя, который за несколько месяцев до войны, оплакиваемый своими латышскими друзьями, вернулся в Германию, где его якобы должны были бросить в один из больших концентрационных лагерей, устроенных Гиммлером для изоляции лучших умов Европы. Когда Гартман, здороваясь с ней, галантно приподнял шляпу, Ольга не поверила своим глазам, но тут же вспомнила чудо, происшедшее с Эдит, и все поняла.
— Госпожа Прамниек, разве вы меня не помните? — заговорил Гартман, останавливаясь перед Ольгой. — Неужели я настолько изменился? И года не прошло, а мне, видимо, придется заново представляться своим старым друзьям.
Ольге ничего больше не оставалось, как остановиться и подать ему руку.
— Я помню вас, господин Гартман, но не знаю, так ли приятно считать меня знакомой. Я уже не та, кем была раньше.
— В каком смысле?
— Мой муж в тюрьме, а я судомойка в офицерской столовой.
— Да, я слышал от госпожи Ланки… Печальное, печальное недоразумение. Эти формалисты не дают себе труда углубиться в суть дела, строят выводы на случайных фактах. Уверяю вас, это ненадолго. Учреждения сейчас заняты серьезной работой. Пройдет немного времени, и выяснятся все недоразумения.
— Не знаю, может быть, — сухо сказала Ольга. — Но не все можно исправить.
— Разрешите немного проводить вас? — спросил Гартман и подхватил Ольгу под руку.
Он проводил ее до Задвинья и по дороге продолжал говорить на затронутую тему: