Собрание сочинений. Том 1. Ким: Роман. Три солдата: Рассказы
Шрифт:
— Я полагаю, ждем хакима.
— Я знаю, сколько времени я проживу в этой жизни. Что может сделать хаким?
— Но ты болен и потрясен. Ты не можешь идти.
— Как я могу быть болен, когда вижу Освобождение? — Он, шатаясь, встал на ноги.
— Тогда надо достать пищи в селении. О, какая утомительная дорога!
Ким чувствовал, что сам нуждается в отдыхе.
— Это законно. Поедим и пойдем. Стрела упала на равнины… но я поддался Желанию. Готовься, чела.
Ким обратился к женщине в бирюзовой повязке, которая лениво бросала камешки в пропасть. Она улыбнулась очень ласково.
— Я нашла его, словно отбившегося
Ким кивнул головой. Глаза его заблестели.
— Я говорила сначала с бенгальцем, а потом с жителями соседнего селения. Сахибам дадут пищи, если они нуждаются в ней, — денег спрашивать не будут. Добыча распределена. Этот бабу говорит лживые речи сахибам. Почему он не покинет их?
— Потому, что он великодушен.
— На свете еще не бывало бенгальца, у которого душа была бы больше высохшего ореха. Но не в том дело… Перейдем к орехам. За исполнением поручения следует награда. Я сказала — селение твое.
— Не суждено, — начал Ким. — Я только что обдумывал планы об осуществлении желаний моего сердца, которое… — Не было необходимости в комплиментах, соответственных случаю. Он глубоко вздохнул… — Но мой господин, влекомый видением…
— Ну! Что могут видеть старые глаза, кроме наполненной нищенской чаши…
— Возвращается из этого селения на равнины.
— Скажи ему, чтобы он остался.
Ким покачал головой.
— Я знаю моего Служителя Божия и его ярость, когда его рассердят, — выразительно проговорил он. — Его проклятия потрясают горы.
— Жаль, что они не спасли его разбитой головы! Я слышала, ты был тем человеком с сердцем тигра, который налетел, а того сахиба…
— Женщина гор, — сказал Ким с суровостью, от которой очертания его юного овального лица не стали резче, — эти вопросы слишком высоки для тебя.
— Боги да смилуются над нами! С которых это пор мужчины и женщины стали иными, чем были мужчины и женщины?
— Жрец есть жрец. Он говорит, что пойдет через час. Я его чела, и я иду с ним. Нам нужна пища на дорогу. Он почетный гость в каждом селении, но, — мальчишеская улыбка мелькнула на его лице, — здесь хорошая пища. Дай мне что-нибудь.
— А что, если я не дам тебе? Я — женщина этого селения.
— Ну, тогда я прокляну тебя — немножко — не сильно, но так, что будешь помнить.
Он не смог удержать улыбки.
— Ты уже проклял меня опущенными ресницами и вздернутым подбородком. Проклятия? Что значат для меня пустые слова? — Она стиснула руки на груди… — Но мне не хочется, чтобы ты ушел в гневе, думая дурно обо мне, — убирающей навоз и траву в Шемлеге, но все же имеющей средства к жизни.
— Я думаю только о том, что мне жаль уходить, потому что я очень устал, и мы нуждаемся в пище, — сказал Ким. — Вот мешок.
Женщина сердито схватила мешок.
— Я была глупа, — сказала она. — Кто твоя женщина на равнинах? Белокурая или черная? Некогда я была белокура. Ты смеешься? Некогда, очень давно, ты не поверишь, один сахиб благосклонно смотрел на меня. Некогда, очень давно, я носила европейскую одежду вон в том миссионерском доме. — Она показала по направлению к Котгарту. — Некогда, очень давно, я была кер-ли-сти-ан-кой (христианкой) и говорила по-английски, как говорят
— Я жду тебя, чела, — сказал лама, прислонившийся к косяку двери.
Женщина смерила глазами его высокую фигуру.
— Ему идти! Он не может пройти и полмили. Куда пойдут эти старые кости?
Ким, озабоченный слабостью ламы и тяжестью мешка, вышел из себя.
— Что тебе в том, куда он пойдет, зловещая женщина?
— Мне ничего, но для тебя это кое-что значит, жрец с лицом сахиба? Понесешь его на плечах?
— Я иду на равнины. Никто не должен мешать моему возвращению. Я боролся с моей душой, пока не обессилел. Глупое тело истощено, а мы далеко от равнин.
— Смотри! — просто сказала женщина и отошла в сторону, чтобы показать Киму его беспомощность. — Прокляни меня! Может быть, это придаст ему сил! Сделай амулет! Призови твоего великого Бога! Ты жрец!
Она ушла.
Лама с трудом опустился на корточки, продолжая держаться за косяк двери. Старик, которого повергли на землю, не может поправиться за ночь, как мальчик.
Слабость пригибала его к земле, но взгляд его глаз, устремленных на Кима, был полон жизни и мольбы.
— Это ничего, — сказал Ким, — разреженный воздух ослабляет тебя. Мы скоро отправимся в путь. Это горная болезнь. У меня самого немного болит живот, — и он стал на колени, утешая ламу первыми попадавшимися ему на язык словами.
Женщина вернулась, держась еще прямее, чем прежде.
— Твои боги бесполезны, э? Попробуй моих. Ведь я женщина из Шемлега.
Она крикнула хриплым голосом, и из хлева вышли два ее мужа и трое других мужчин с дули, грубыми носилками туземных горцев, употребляемыми ими для переноски больных и для торжественных церемоний.
— Эти скоты, — она не удостоила их взглядом, — твои на все время, что понадобятся тебе.
— Но мы не пойдем по дороге в Симлу. Мы не пойдем близко к сахибам! — крикнул ее первый муж.
— Они не убегут, как те, и не украдут багажа. Двое из них, я знаю, слабы. Станьте к задней жерди, Сопу и Тери. — Они поспешно исполнили ее приказание. — Опустите носилки и положите на них этого святого человека. Я пригляжу за поселением и вашими добродетельными женами, пока вы вернетесь.
— А когда это будет?
— Спросите жрецов. Не надоедайте мне. Положите мешок с пищей в ноги, так будет лучше.
— О, Служитель Божий, твои горы лучше равнин! — с облегчением крикнул Ким, между тем как лама, шатаясь, брел к носилкам. — Это прямо царская постель — почетное, удобное место. И мы обязаны этим…