Собрание сочинений. Том 1. Ранние стихи. С этого началось
Шрифт:
– К бою готовы?
– Готовы, – пропели мы хором.
Большой, внушительный в своём начальническом величии подполковник выступил вперед. Мы у него за спиной, что горсть воробышков под застрехой.
– Товарищи раненые и выздоравливающие, коллеги, перед вами выступят сейчас школьники Лопасненской неполной средней школы.
Первым, так договорились заранее, читал стихотворение Константина Симонова пятиклассник Виталик Перепёлкин. Росту он был поистине перепёлочного. Голос у него всё равно что колокольчик: пронзительный, звонкий, необыкновенно высокий.
Жди меня, и я вернусь.ТолькоУ некоторых бойцов и наиболее чувствительных представителей медперсонала на глазах закипели слёзы. Виталика проводили горячими аплодисментами. Со всех сторон заставленного кроватями пространства к нему тянулись руки.
Теперь моя очередь. Страх сковал от маковки до пят. Ещё бы – это моё первое в жизни выступление перед множеством незнакомых людей, перед публикой, перед слушателями. Совсем иное дело – петь запомнившиеся песни Утёсова в кругу приятелей, школьных товарищей. Даже собьёшься – не беда: ничего не стоит поправиться, начать песню сначала. Они, мои друзья-приятели, и уговорили поехать в Серпухов. Многие начинают с подражания тем, кого признали своими кумирами. Мой кумир все военные и первые послевоенные годы – Леонид Осипович Утёсов. Я со всем вниманием, на какое был способен, когда он пел по радио, старался удержать в памяти краски утёсовского голоса. Мне по душе то, что в его исполнении на первом месте не вокальное начало, не сила голоса, а душевность интонации, характерная, только ему дававшаяся мужская проникновенность, берущее в плен обаяние тона. Утёсов пел сердцем. Это чувствовали, сознавали миллионы его поклонников.
Как я имитировал знаменитого певца, судить не мне. Весь наш концерт, и та песня, что решился петь в госпитале, в общем, вряд ли в радость, в утешение, но ведь и время – суровое, жестокое до крайности.
Начальные слова прозвучали тихо, испуганно, голос дрожал. Что же так? Сдаёшься? Ни за что! И понемногу стал выправляться, почувствовав поддержку слушателей.
О чём ты тоскуешь, товарищ моряк?Гармонь твоя стонет и плачет.И ленты повисли, как траурный стяг.Скажи нам, что всё это значит?Пытаюсь басить, растягивать по-утёсовски гласные и вижу на лицах перебинтованных, загипсованных, искалеченных бойцов желание подсобить, подтянуть, помочь взять высокую ноту.
Концерт для «раненых и выздоравливающих» происходил в конце мая, а теперь – разгар лета, шестое июля сорок третьего года. Мы с бабушкой вернулись с полдней, и она, отстранившись от печки, на кухонном столе разливает из подойника по крынкам молоко. Уже дно почти показалось, как она спохватилась.
– Что ж это я? Забылась грешная… Юра, где битон-то? (Лопасненцы перекроили французский «бидон» на более благозвучный, как им кажется, «битон».) Тебе на молокозавод идти – там до трёх часов принимают.
Алюминиевый, лёгкий, как пух, бидон наполняется молоком. Бабушка, накрыв горловину марлей, втискивает поверх ткани крышку и с хозяйской заботливостью наставляет:
– Юра, неси битон аккуратно, не вздумай вприпрыжку бежать.
– Ба,
Анна Игнатьевна не унимается – ей не терпится что-то важное в деликатной форме, не в лоб, внушить мне.
– Я о чём беспокоюсь? Нельзя пролить даже капли молока. Запомни: «по капельке море, по былинке стог». В битончике три литра – наша капля в общий котёл. Плохо-бедно четыреста литров за год в помощь фронту, раненым в госпиталях.
Не пускалась она прежде в такие рассуждения. Значит, война каждому предъявила свой счёт. Чем ты помог фронту? Есть над чем задуматься. В самом деле, взять нашу семью. Бабушка, к примеру. Еле жива. Кожа да кости, а соберётся с духом, идёт на полдни, доит корову и сознаёт своё участие. Помнит, что два сына на войне, каждое мгновение помнит о них. Мама трудится за пятерых, по крайней мере. Уполнаркомзаг, колхоз, где на ней учёт, финансы, и чуть где затормозилось колхозное производство, бежит туда – вникает, советом и делом помогает, сил не жалеет. Сестра моя Галя ещё в школу не ходит, а по дому – первая помощница. На ней наш птичий двор: накормить, проводить на пруд утром, приглядывать за стадом гусей и уток, вечером загнать их во двор. Это всё её работа, и немалая… А я?
Загудел, запел пастуший рожок. Послышались приглушённые толстым слоем пыли хлёсткие удары многометрового пенькового кнута. А вот и бабушкин голос за дверью чулана:
– Вставай, касатик Юра! Мальчик, вставай!
Я поднимаюсь. Не мешкая, топаю к рукомойнику, плеснув на лицо две-три горсти холодной воды, утираюсь свежей холстинкой, сбегаю по лестнице на крыльцо и, набирая ход, бегу вниз по Почтовой к перекату на Лопасне. Босым ногам мягко, тепло, уютно – толстая подушка пыли на немощёной проезжей улице не успела остыть за короткую июльскую ночь. На перекате предпочитаю не прыгать с камня на камень, стремясь ног не замочить, а решительно, подтянув брюки до колен, вступаю в речную стихию. Вода в реке не холодная, но бодрящая, приятная на ощупь. Я спешу, спешу в колхоз – надо поспеть к наряду. Нарядчик, бригадир Алексей Иванович Ларичев, пока солнце не встало, успел отбить три косы.
– Твою с оттяжкой в полсантиметра прохожу – увидишь, что и это жало бруском сточишь полностью. Пойменный заливной луг под Борис-Лопасней за два приступа, утрешний и вечерний, должны одолеть, – вдохновляет меня фронтовик-лейтенант, с не из влечённой из позвоночника вражеской пулей. – Всех стариков поднял на это дело и вас, молодых орлов, не забыл. Трава страсть как хороша! Сам ходил смотреть: выше пояса и вся в цвету. Ну иди заправляться и скорее сюда. Двинем гуртом. Семь мужиков набирается. Иван Кузьмич Колесов, Семён – тьфу! – отчество забыл, Тупицын, Костиков Митрич, Константин Петрович Коннонов, Витька Муницын, Юрка Бычков, Лёшка Ларичев и примкнувшая Маша Кузовлева.
Избёнка, срубленная вблизи хозяйственного двора, как магнит, тянула к себе пролетариев, готовых воплощать в жизнь лозунг «Всё для фронта, всё для Победы» после того, как заправятся в щедрой на угощенье избушке.
Председатель колхоза «Красный Октябрь» Александра Алексеевна Аксёнова – хозяйка догадливая, женщина большого сердца. Труженик, получив в нарядной задание на весь рабочий день, шёл к избушке, и ему выдавалась через окошко миска картофельного пюре с куском мяса, краюха хлеба, большая кружка молока. Заправившись, все с охотой, хорошим настроением шли на работу. Добротный завтрак не входил в оплату труда. Забота о людях, разумная «нерасчётливость» председателя колхоза Аксёновой сторицею отзывалась на итогах работы, на урожайности, которая все военные годы била предвоенную.