Собрание сочинений. Том 1
Шрифт:
Жизнь шла, как бы повторяя детство. Труд был игрой или, скорее всего, увлечением, ему отдавали себя целиком. В приступе делового энтузиазма пробовали даже варить щи из морской капусты, но есть их было почти немыслимо.
— Однакож прекрасная витаминозность, — разочарованно говорил Звягин, откладывая ложку, — но безусловно страшновато на вкус.
Дел было множество. Оказалось, что океанография — очень боевая наука и емкость ее почти безгранична. Ребята делали доклады на рыбалках о водорослях, о витаминах, о
«Председателю Академии наук, копия райком.
В ответ на Ваш научный вопрос прилагаю литр найденной мной нефти. Словами объяснить, какая она из себя, не могу».
В бухте Терней Ольга вспомнила о Зарецких и забежала к ним в день прибытия.
У них сидел Шлегель, худой, небритый, сгорбленный, и рядом незнакомый, с маленьким орлиным лицом, старик.
Он все время улыбался и глядел насмешливо, ел осторожно и как бы нехотя, пряча под скатерть тонкие грязноватые руки. Летние красноармейские штаны его лоснились, как кожаные, но тужурка была аккуратна, хоть и явно узка.
— Строили мы и не такие вещи, гражданин Зарецкий, — говорил он, когда Ольга, входя в комнату и целуя Зарецкого, протянула руку и ему.
Он быстро и ловко вскочил, коротко взглянул на Шлегеля и, не называя своего имени, почтительно пожал ольгину руку, низко поклонившись.
— Не ждали меня увидеть? — спросил Шлегель. — Кажется, на некоторое время буду жив.
Зарецкий, усадив Ольгу за стол, запоздало отвечал худощавому:
— Мало что вы там строили… разное ведь валяли…
— Так точно. И всегда хорошо.
— Проверь вас! — засмеялся Зарецкий. — Вы не обижайтесь, я человек откровенный. Сами понимаете…
— Нет, гражданин Зарецкий, не понимаю…
Шлегель налил всем по рюмке водки, чокнулся. Старик прикусил губу и, поклонившись, выпил.
— Ну что ж, я вас оформлю у себя, — вяло и нехотя сказал Зарецкий, — посмотрим.
— А как ваше мнение на сей счет? — спросил Шлегель худощавого старика.
Тот встал и, аккуратно складывая салфетку, произнес, ни на кого не глядя:
— Я прошу меня оставить в прежнем состоянии рядового заключенного. Здесь работать я не хотел бы, меня некому здесь проверить. Можно итти?
— Пожалуйста, — сказал Шлегель.
Старик поклонился всем сразу и, не подавая никому руки, вышел, осторожно ступая на носки больших, не по ноге, сапог.
— Кто это? — спросила Ольга.
— А-а, интересный тип. Десять лет по процессу промпартии. Ахтырский. Святой человек среди инженеров-транспортников.
— Исправляется?
—
— Но сволочь, — заметил Зарецкий, поглядев на Шлегеля многозначительно.
— Зато работник. У тебя такие же сукины дети, да только лентяй на лентяе.
— Условия, условия! — громко произнес Зарецкий. — Мне создали такие условия, дорогой мой, что работать хорошо невозможно. Сам удивляюсь, как в этих условиях у меня не все еще разбежались…..
— Выгодно, потому и не разбежались, — прервал его Шлегель. — Ты думаешь, раз беспорядок, так он всем должен не нравиться? У тебя сидят любители беспорядка.
— Это у вас профессиональная подозрительность, — заметила Ольга.
— Ерунда! Нет б'oльших оптимистов, чем мы, чекисты. Мы все, Оля, очень веселый народ. Иначе не выживешь, поверьте мне. Только величайший оптимизм держит нас на ногах.
После обеда жена Зарецкого мигнула Ольге и увела ее в свою спальню.
— Ты Шлегеля хорошо знаешь, Оля? — сказала она. — Поговори с ним, душка, что он от моего старика хочет.
— Он здесь по делу?
— Да ведь чекист же. Они и спят, как допрос чинят. Кто их поймет. Пристал к Степану — ты да ты, да из-за тебя, мол, все нелады, и вообще, так сворачивает, что и ранили его из-за нас. Ты же знаешь — мы семь лет из тайги не вылезаем.
— Как же я могу поговорить? — сказала Ольга и испугалась мысли, что ей нужно лезть в большое и неизвестное дело. — Я, впрочем, скажу, спрошу, — добавила она, не глядя на Зарецкую. — Но почему его ранили из-за вас?
— По смыслу так выходит. У Степана, видишь ли, сколько-то там беспаспортных рабочих. Ну, вот и пристал как банный лист: кто, да откуда, да кто разрешил? А где их, паспортных, тут найдешь? Не Москва. Перекованные которые — и те в тайгу не желают… Вон Ахтырский — и тот нос задирает, не хочу, говорит…
За чаем Ольга еще раз спросила Шлегеля, как все-таки его рана и пойман ли стрелявший.
— Рана пустяк, а поймать — товарищи не дают, — сказал он сухо.
— Не возводи ты, Семен Аронович, напраслины, — добродушно посмеиваясь, ответил Зарецкий. — Тебе бы только голый закон блюсти, а ты вот иди поскреби землю — узнаешь беду. Изволь, я их уволить согласен, — сказал он волнуясь. — А прорыв на твой счет.
Шлегель молчал.
Потом он спросил:
— Тебе сколько лет, Степан?
— А что, стар, что ли?
— Да нет. Незаметно, что взрослый.
В этой обстановке Ольга не решалась ничего спросить и стала прощаться.
Шлегель пошел проводить ее до берега.
— Зарецкая, небось, уже поручила вам переговорить со мной? — спросил он ее по дороге.
— Догадываетесь, о чем она просила?
— Знаю. Глупости. Она думает, что он у нее хозяйственный гений. А он дурак. И ни хозяин, и ни чорт его знает. Просто веселый дурак. Типичный дурак.