Собрание сочинений. Том 1
Шрифт:
Хутор наполнялся войсками. Словно прорвало где-то запруду — шла и шла пехота, вброд, через реку, самые первые, спешившие, чтобы не оторваться от немцев, переходили реку, не раздеваясь и не скидая сапог, вторые эшелоны пошли уже вразвалку — раздевались, купались в речке, простирывали портянки. Идя по улице, бойцы, которым предстояло здесь остановиться на ночь, с приятным удивлением оглядывались по сторонам, переговаривались между собою: «О-о, а этот хуторок, ребята, целый! Как будто и фрицев тут не было. Четыре хаты только сгоревших. Тут поживем».
Надя побежала домой рассказать матери, что увидела на месте недавнего боя… Хутор наполнялся людским гомоном, грохотом
…Это все прошло в мыслях Нади Козубенко, пока она стояла в почетном карауле на площади, у памятника. Было это почти два года тому назад. Много воды утекло с тех пор. Вот и выросла уже она. Не девчонка — настоящая невеста. Комсомолка. И трактористкой стала, как советовал ей лейтенант Коржов. Вторую весну работает на машине. Много потрудилась и она для победы… Вспомнила Надя отца, брата, знакомых хуторских молодых ребят, погибших на фронте, которым не довелось отпраздновать вместе со всеми победу…
Легкий ветерок, чуть ощутимый на лице, как дыхание близко стоящего человека, донес из палисадников запах каких-то ночных цветов. По улице прошли двое, парень и девушка, слышны были молодые голоса, начатая с половины — «одержим победу, к тебе я приеду» — и незаконченная песня, смех, удаляющиеся шаги. Потом опять стало тихо. Журчал внизу родник, стекающий из-под горы в реку. Какая-то ночная птица пролетела над памятником, шумно взмахивая крыльями, закрывая на миг своим большим темным силуэтом звезды. Еще прошел кто-то по хутору с песней. Заиграла гармошка. Аромат цветов все гуще разливался в прохладном воздухе. Звезды горели ярко, не мигая. Ночь была светлая от звезд и чистого неба, свежая, тихая…
Когда Гринчак пришел к братской могиле с другим часовым, Кузьмой Гавриловичем Майстрюком, отцом Героя Советского Союза, погибшего и похороненного где-то в Белоруссии, первый часовой, трактористка-стахановка Надя Козубенко сидела на ограде памятника, положив винтовку на колени, и плакала, закрыв лицо руками.
1945
Упрямый хутор
В феврале 1943 года фронт остановился на Миусе.
Рота Алексея Дорохина отрыла окопы в садах хутора Южного. Глубоко промерзшую землю долбили ломами и пешнями, взятыми у местных жителей. Хутор стоял на взгорье — одна длинная, извилистая улица, два ряда хат; усадьбы нижнего порядка круто спускались к широкому, ровному, как стол, лугу. Метрах в ста от края усадеб вилась по лугу замерзшая, занесенная снегом вровень с берегами речка. За речкой, за лугом, в полукилометре — такое же взгорье и хутора. Там закрепились немцы.
Окопы нужны были для укрытия
— Не берет ихний огонь русскую землю, — говорил, тряся головой, старик, хозяин хаты, где расположился лейтенант Дорохин со старшиной, телефонистами и связными. — Это что ж, дело поправимое — крыша. А пока морозы держат — и потолок не протечет. Жить можно.
Со стариком ютились в хате невестка-солдатка и мальчик лет двенадцати, внук. Мальчик бегал за хутор, где упал сбитый зенитками «юнкерс», таскал оттуда листы дюраля, плексигласа. Старик заделал окна досками и плексигласом, на косяк двери навесил дверцу с разбитого «ЗИСа» и уже поглядывал наверх: соображал что-то насчет крыши. Под копной старой гнилой соломы у него было припрятано с десяток бревен довоенного еще, видимо, запаса. Три дня похаживал он вокруг копны, не решаясь обнаружить, на искушенье ротным поварам, свой клад. Наконец не вытерпел, вытащил два бревна, начал их обтесывать на стропила, вязать.
— Не рано ли, дед, вздумал строиться? — спросил его Дорохин.
— А чего время терять, товарищ лейтенант? Не будете же больше — туда-сюда? Или на фронте неустойка?..
— Отступления не предвидится. Я не о том. На самой передовой живешь. Угодят снарядом — пропали твои труды. Обожди, пока продвинемся дальше.
— Пока продвинетесь — у меня уж все будет наготове. Вот обтешу стропила, повяжу их на земле. Камыша нажну на речке.
— Речка вся простреливается. Видишь, где немцы? На тех высотках. Из ручных пулеметов достают.
— Ночью, потихоньку. Днем я на речку не полезу… Только вы уж, товарищ лейтенант, будьте добреньки, прикажите вашим поварам, чтоб не зарились на мой лесок. От немцев прятал, от своих не таюсь. Оно-то, конечно, и поварам трудно, местность у нас безлесная, соломой ваши кухни не растопишь, но и нам теперь, как фронт пройдет, ох, нелегко будет с нуждой бороться! Каждая палка в хозяйстве понадобится… Вон в том дворе, через две хаты, — куча кизяков. Пусть берут на топливо. Хозяев там нет. Хозяин в полиции служил, сбежал… Эти обрезочки можно бы дать вам на дрова. А впрочем, я их тоже в дело употреблю. Распущу на рейки — боронку сделаю легкую, на одну корову.
«Жаден старик, — подумал Алексей. — И корову где-то прячет. Крынку молока бойцам жалеет дать».
— Где же ваша корова? — спросил он.
— Отогнали на хутор Сковородин. Родичи там у нас. Подальше от фронта. Корову тут держать опасно.
— А невестке, внуку не опасно жить на передовой? Почему их не отправили к родичам? Коровой больше дорожишь?
— Не отправил, да… Попробуйте вы их отправить, товарищ лейтенант! Был у нас промеж собой семейный совет. Нельзя жилище бросать без присмотра. Все же хата, хоть полхаты осталось. Садик у нас, деревья — чтоб не вырубили. Копешка сена вон для корму — как это все бросить? Я говорю: «Буду здесь жить, пока передовая не пройдет». А Ульяна говорит: «Я вас, папаша, одного не оставлю. Вдруг что-нибудь с вами случится?» А Мишка говорит: «И с дедушкой и с тобой может случиться, а меня возле вас не будет? Не пойду отсюдова!» Так и порешили — держаться кучкой, семейство небольшое. Было большое. Два сына — на фронте… А корову как не жалеть, товарищ лейтенант? Весна придет, тягла нет, чем пахать-сеять. На корову вся надёжа…