Собрание сочинений. Том 2. Иван Иванович
Шрифт:
— Вы злой, оказывается!
— Почему же злой? Я ведь не к выражению придираюсь. Ну, хорошо, один раз по молодости ошиблись… Не продумали, не взвесили. А зачем вам бухгалтерские курсы понадобились? Чем они интереснее? Так ведь можно десять учебных заведений окончить, а толку? — Тавров взглянул в лицо расстроенной Ольги и продолжал с подкупающей сердечностью: — Я мог бы польстить вам: вот, мол, какая вы незаурядная женщина, поэтому, дескать, не удовлетворяет вас казенный метод преподавания. И сколько тут можно бы накрутить — голова вскружилась бы! Но я вижу — человек вы сильный, острый! Взять хотя бы то, как в
— Если говорить открыто, то я из машиностроительного ушла по семейным обстоятельствам, — неожиданно сказала Ольга. — А насчет сухости предмета… — Она помолчала, насупясь. — Насчет того, что скучно, это я потом уже придумала. Может быть, для собственного утешения, — добавила она с вызовом. — А сами-то вы довольны вашей работой?
— Очень. Не собой, конечно, доволен, а специальностью. Я обогатитель-металлург. Окончил Московский институт цветных металлов. Знаете, у Калужской площади?.. — На минуту Тавров задумался, вспоминая. — Очень люблю Москву, свой институт до сих пор люблю. И считаю, что не детство, а студенческие годы — лучшее время в жизни человека, которому посчастливилось учиться. Работу свою я ни на какую другую не поменяю, хотя, может быть, у меня нет к ней того призвания, какое бывает у людей талантливых. Я ведь говорил вам, что еду на Чажму второй раз. Работал на Холодникане. Потом меня отозвали в главк, пробыл там около года, а теперь отпросился обратно на производство.
— А говорите: люблю Москву! — все еще хмурясь, сказала Ольга.
— Любить ее я всегда и везде буду. Работа моя настоящая там, где золото, значит, Урал, Сибирь. Но Север имеет еще одну особенность: его не забудешь, он зовет к себе.
— Может быть, она зовет? — неосторожно пошутила Ольга.
Тавров вспыхнул, но сказал серьезно:
— У меня там никого нет. И… вообще нет.
Они разговаривали, сидя на бревнах, крепко привязанных к палубе. Выше и ниже их, словно в деревне, сидели, греясь на солнышке, люди. Погода установилась, и народ сразу ободрился, повеселел. От нечего делать играли в подкидного, в «шестьдесят шесть», тут же пристроился хор — первая проба голосов, — кто-то за стойлами пиликал свое на гармошке. Лошади — пегие, буланые, вороные, стоявшие в ряд у кормушек, тоже напоминали о деревне. А за кормой блистала на просторе присмиревшая морская волна. Белые чайки мелькали вдали, и паруса белели, как чайки; где-то рядом лежали неведомые острова.
— Простите, а вы… туда, на Чажму, охотно едете? — после небольшого молчания спросил Тавров.
— Да, конечно! — просияв, ответила она. — Но меня зовет туда не Север, а близкий человек. Если Север таков, как вы говорите, то мне он покажется еще прекраснее. — Ольга с улыбкой всмотрелась в подвижную линию горизонта. Небо ли поднималось и опускалось там, море ли? Они точно дышали, и в ритм этому дыханию плавно и медленно раскачивался пароход.
— Мне чаще приходилось бывать на юге, — заговорила снова Ольга. — Меня с детства баловали, я росла самой младшей в семье, поэтому во время летних каникул сестры создавали мне все возможности для отдыха. Родственников у нас много, народ обеспеченный, и я нигде никому не мешала. — Ольга рассмеялась приглушенным, но приятным смехом. — Хорошо еще, что я не стала неженкой, но условия
«Вы им и выросли», — чуть не сказал Тавров, глядя на нее и представляя себе, как ее баловали. «Может быть, поэтому и не привыкла доводить начатое до конца», — подумал он.
Ольга была красива, но ему казалось, что не это привлекало его, а свойственное ей обаяние доброты сердечной и смелой доверчивости человека, не привыкшего кривить душой. Он чувствовал себя при встречах с этой женщиной так, точно они дружили уже давно. Ему нравилось быть рядом с нею, всегда веселой и приветливо-общительной среди людей, нравилась ее своеобразная манера определять характер попутчика, поразившего чем-нибудь ее воображение.
— Вот бухгалтер, едет из отпуска. Наверно, скупой и ворчун страшный! — говорила она, наблюдая за приземистым лысым старичком в поношенном, но чистеньком костюме с пестрым галстуком над вырезом жилетки, восседавшим в группе, где играли в преферанс.
— Может быть, снабженец, — возражал Тавров.
— Нет, те благодушнее, и цвет лица у них свежее.
— Как же вы не побоялись испортить себе в будущем цвет лица, поступая на бухгалтерские курсы? — с добродушной язвительностью напомнил Тавров.
— Интересно, кто он? — спрашивала Ольга, глядя на курносого бронзово-загорелого парня. — Смотрите, сколько в нем сдержанной силы и уверенности в себе, а глаза, прищуренные, окруженные ранними морщинками… Так бывает только у людей, привыкших к открытым просторам.
— Возможно, геолог, — подсказывал Тавров.
— Нет, геолог, наверно, иначе глядел бы на море. Мне он представляется рыбаком. Вообразите, набегает штормовая волна, а этот взгляд зорко устремлен навстречу…
— Пожалуй, — соглашался Тавров, словно уже видел молодого спутника ведущим рыбацкий сейнер.
— А тот в плаще похож на бывшего священника, — говорила Ольга. — Смотрите, какое у него елейное выражение, а глаза так и сверлят, как буравчики.
— Изволили ошибиться. Это преподаватель литературы. Я с ним вместе садился на пароход, и здесь, на нарах, — соседи.
— Ну, значит, он преподаватель-фарисей. Зло в нем кипит, а со всем умилением толкует о нравственности и морали.
Тавров засмеялся.
— Вот это верно! Я с ним уже схватывался: превозносит классиков, а нашу советскую литературу потихоньку охаивает. Этот за длинным рублем потянулся на Север.
— Вы чувствуете похолодание в воздухе? — сразу переменила тему разговора Ольга. — А ведь день солнечный… Мне кажется, климат уже переменился и цвет моря стал другой.
Она встала и, обходя людей, расположившихся на палубе, подошла к борту. Тавров последовал за ней. Схватившись за поручни, оба посмотрели вниз…
Две акулы обогнали пароход, выставив из воды угловатые плавники. Вытянутые тела их промелькнули, как торпеды.
— Этим рыбкам нужны бесконечные убийства, — сказал Тавров. — Некоторые виды акул рождают живых мальков, и новорожденные немедленно начинают хищничать.
— Вы слушали сегодняшнюю радиопередачу? — спросила Ольга. — Англичане окружили немецкие войска в Нарвике и обстреливают их с военных судов. Гитлеровцы сопротивляются упорно. Без стеснения ведут драку на чужом дворе! Хозяева, норвежцы, наверно, порадовались бы, если бы их враги, а заодно и защитники потопили друг друга.