Собрание сочинений. Том 2. Отважные мореплаватели. Свет погас. История Бадалии Херодсфут
Шрифт:
Зная, что шхуна «Мы здесь», по крайней мере, на неделю опередила все другие, Диско распустил свою команду и дал ей свободу погулять. Дэн расхаживал по городу, важно задрав нос, и ни в грош не ставил своих родителей.
— Если ты будешь продолжать так, Дэн, я устрою тебе взбучку, — сказал задумчиво Троп. — С тех пор как мы высадились на берег, ты стал несносен!
— Если бы он был моим сыном, — сказал дядя Сальтерс, — я бы задал ему уже теперь!
— Ого! — воскликнул Дэн, расхаживая взад и вперед с гармоникой и готовясь обратиться в бегство при первом наступательном движении врага. — Смотри, отец, помни, что в моих жилах течет твоя кровь. А ты, дядя Сальтерс,
Диско важно расхаживал в вышитых туфлях и курил трубку.
— Ты делаешься такой же полоумный, как Гарвей. — сказал он. — Оба вы прыгаете, возитесь, валяетесь под столами; от вас никто в доме не знает покоя!
— Скоро вы узнаете, почему мы так веселимся! — возразил Дэн.
Дэн и Гарвей отправились на конке в восточную часть города. Там они пробрались к берегу, легли на красный гравий и смеялись, как безумные. Гарвей показал Дэну какую-то телеграмму. Оба дали клятву до поры до времени хранить молчание.
— Родители Гарвея? — сказал Дэн за ужином с самым невинным видом. — Должно быть, они не представляют из себя ничего особенного, иначе мы бы услышали о них уже давно У его отца есть какая-то лавочка. Может быть, он и даст тебе, отец, долларов пять за Гарвея!
— Что я говорил? Что? — торжествовал Сальтерс. — Не всякому слуху верь, Дэн!
IX
Как бы ни было велико личное горе миллионера, да и вообще всякого трудящегося человека, оно не может заставить его бросить дела. Гарвей Чейне, отец, выехал в июне месяце навстречу своей жене, которая возвращалась сломленная горем, близкая к помешательству: день и ночь ей мерещилось, что она видит, как сын ее тонет в море. Муж окружил ее врачами, учеными сиделками, массажистками — ничто не помогало. М-с Чейне тихо лежала и стонала или целыми часами говорила о своем мальчике со всяким, кто хотел слушать ее рассказы. У нее не было никакой надежды. Никто не мог ее утешить. Ей только хотелось знать, по крайней мере, одно: ушибся ли он, когда упал в море. Муж зорко следил за нею, чтобы она не произвела этот эксперимент лично. Сам он говорил мало о своем горе и даже как-то не сознавал, насколько оно глубоко, пока раз не поймал себя на вопросе: «К чему все это?» — в то время как отмечал что-то на памятном листке своего календаря.
Прежде он всегда лелеял мысль, что когда-нибудь, когда он окончательно приведет в порядок свои дела, а Гарвей закончит курс училища, он сделает сына своим компаньоном, и они будут работать сообща. Но сын его умер, утонул в море, как швед-матрос с одного из крупных пароходов Чейне, шедших с грузом чая. Жена тоже была чуть не при смерти. Самого его сживала со свету целая армия докторов, сестер милосердия и просто сердобольных женщин. Его измучили также капризы бедной женщины, не находившей покоя своей мятущейся душе. Все это отразилось на нем и сокрушало его энергию.
Он отвез жену в свой новый замок в Сан-Диего, где она заняла со своим штатом целый флигель. Сам Чейне целыми днями просиживал со своим секретарем на веранде. Четыре западные железнодорожные компании вели конкурентную борьбу, в которой принимал участие и Чейне. На его предприятии в Орегоне рабочие устроили стачку. Законодательная палата Калифорнии тоже объявила войну предпринимателям.
В былое время он не ждал бы вызова и вел бы энергичную борьбу. Теперь он сидел безучастно, надвинув низко на лоб мягкую черную шляпу, сгорбившись, устремляя взор то на свои сапоги, то на китайские джонки, плавающие в заливе, и машинально отвечал на вопросы, которые ему задавал секретарь, вскрывавший утреннюю
Чейне высчитывал, сколько будет стоить полная ликвидация его дел. Он мечтал переехать в одно из своих имений в Колорадо, в Вашингтоне или Южной Каролине и там забыть о постигшей его трагедии.
Машинка внезапно перестала стучать. Девушка взглянула на секретаря, а тот побледнел как полотно.
Он передал Чейне телеграмму из Сан-Франциско:
«Взят на рыбачью шхуну «Мы здесь» после того, как упал с парохода на Отмелях. Жду денег и инструкций в Глостере, у Диско Тропа. Телеграфируйте, что делать и как здоровье мамы.
Прочитав это, отец выронил депешу из рук, приник головою к столу и тяжело задышал. Секретарь побежал за доктором м-с Чейне. Когда доктор пришел, Чейне ходил по комнате взад и вперед.
— Что вы думаете об этом? Возможно ли это? Есть ли в этом смысл? Я ничего не понимаю! — восклицал он.
— Я понимаю, — отвечал доктор, — что я потеряю мой гонорар, семь тысяч долларов в год. Вот и все! — Он вспомнил о своей утомительной нью-йоркской практике, которую бросил по просьбе Чейне, и возвратил ему депешу.
— Как вы думаете, можно ли сообщить ей об этом? Или, может быть, это обман?
— Какова могла бы быть цель обмана? — спросил, в свою очередь, доктор. — Наверное, это писал ваш сын!
В комнату вошла горничная-француженка:
— М-с Чейне просит вас сейчас же к ней: она беспокоится, что вам дурно! — сказала она.
Владелец тридцати миллионов покорно встал и последовал за Сюзанной. С верхней площадки лестницы послышался высокий женский голос:
— Что случилось?
Крик, вырвавшийся у м-с Чейне и пронесшийся по всей анфиладе комнат огромного дома, когда муж довольно неосторожно рассказал ей новость, не поддается описанию.
— Ничего, — успокаивающе сказал доктор секретарю. — Современная медицинская литература учит, что от радости не умирают!
Тотчас же было дано распоряжение по телеграфу, чтобы был приготовлен особый поезд для владельца железных дорог Чейне. Весть о выезде миллионера облетела все ветви железной дороги от Лос-Анджелеса до Бостона и Барстова, от Южной Каролины до Атчисона, Топеки, Санта-Фе и Чикаго, чтобы везде были готовы поезда, путь свободен, и частный экстренный вагон «Констанция», названный так в честь жены миллионера, мог как можно быстрее, без задержек и остановок, пролететь две тысячи триста пятьдесят миль. Пущено было в дело шестнадцать локомотивов, шестнадцать лучших машинистов и столько же кочегаров были экстренно призваны. Для перемены паровозов приказано было затрачивать не более двух с половиной минут, для возобновления запаса воды — три минуты и столько же — для запаса углем. «Распорядитесь, чтобы приготовлены были резервуары, потому что Гарвей Чейне спешит, спешит… спешит…» — неслось по телеграфным проводам. «Поезд должен идти со скоростью сорок миль в час. Расстелите ковер-самолет, чтобы пролететь пространство от Сан-Диего до Чикаго. Скорее! О, скорее!..»
— Жарко будет, — сказал Чейне жене, когда они в воскресенье утром выехали из Сан-Диего. — Мы поедем очень быстро, мамочка, как только можно быстро. Ну, зачем ты надела перчатки и шляпку? Лучше бы ты прилегла и приняла лекарство. Я бы предложил тебе сыграть партию в домино, но сегодня воскресенье!
— Мне хорошо, очень хорошо. Если я сниму шляпку, мне будет казаться, что я не в дороге и никогда не доеду до места!
— Попробуй заснуть, мамочка. Ты и не заметишь, как мы приедем в Чикаго!