Собрание сочинений. Том 2. Проза
Шрифт:
Оставляя в стороне постоянно растущие транспортные расходы, отмечу только те средства, которые каждый из нас (подчеркиваю – добровольно!) вложил в оборудование нашего собрания. Мне ли этого не знать, исполняющему в свободное от заседаний время обязанности сторожа, или, скорее, хранителя. Редкостное наслаждение – созерцать эти, раскиданные на невероятном пространстве, скрытые в самых неожиданных местах, залежи книг, глиняных табличек, папирусов, картин, фотографий, слепков, костяков, рукописей, электрических, механических и прочих артефактов, строений, садов, дамб, городов и континентов, и все это служит в глазах профанов оправданием sine qua non нашей безустальной деятельности, тем, что им кажется нашим raison d’^etre, a на самом деле лишь отходы производства. Слепота моя не позволяет мне видеть все эти сокровища, но само прикосновение к папирусу, глине, меди, камню, бумаге, стали, пластмассе, дереву, электромагнитным колебаниям наполняет мои долгие дни неисчислимыми радостями. Но эти суетные утешения лопаются, как мыльные пары, стоит вспомнить о нашем страхе, том парализующем
Вот я и закончил мое несколько затянувшееся вступление, неспроста, впрочем, сказанное. Закончил, чтобы обратиться к моей прямой обязанности, к вот этой подсудимой личности.
Моя прискорбная слепота не позволяет мне лицезреть, но острое обоняние подтверждает то, что содержится в следственных листках, любезно изложенных секретариатом объемным шрифтом. Этот неподражаемый букет козьего сыра, македонского табака, домодельного вина и того особо острого перца, известного как aleva paprika, красочно изображает грубого балканского мужчину по имени Кориандр. Посвятив первые пятнадцать лет своего земного существования уходу за козами и половому самообразованию, а последующие – древнему промыслу контрабанды, он многократно пересек албанскую границу в погоне за презренным металлом и – не исключаю – теми сильными впечатлениями, которые единственно способны волновать столь грубую душу. Но на тридцать третьем году, вернувшись из очередного успешного вояжа, Кориандр почувствовал высшее призвание и начал свою проповедь. Основания своей миссии он усмотрел в небезызвестных нам источниках, как то: Мф. 24:1–25,46; Мк. 13:1–37 и Лк. 21:5–38. Сам выбор источников настораживает, поскольку они не выходят за пределы доступного Кориандру, а также потому, что в архиве суда хранится огромное количество аналогичных дел, от дела 12530, подсудимый Аполлоний из Тиан, до дела 567891, подсудимый Лоримур. Пробежало бы тревожное дуновение надмирного сквозняка холодком по нашим спинам, если бы шла речь о скрытом Имаме или Будде Майтрее. Но искомые тексты Кориандр мог слышать в любой церкви. Что же касается чудес, по разным свидетельствам противоречивых и по документам сомнительных, среди которых отметил бы особо совершенное в Несторионе исцеление больного миопатией, утоление толпы в Янине жестянкой пива «Будвайзер» и пачкой корнфлекса, а также в Керкире случившееся изгнание бесов из сына карантинного чиновника с последующим их вселением в партию новеньких «Alfa Romeo», которые, разумеется, ринулись с палубы парома в аквамариновые воды пролива, то легко заметить, что мы имеем дело с парафразами евангелических чудес, их пошлой постиндустриальной пародией.
Всего этого более чем достаточно, чтобы признать подсудимого смехотворным, а судоговорение излишним. Но неожиданно, нежнейшие судьи, я утверждаю: Кориандр – тот, за кого он себя выдает!
Вы просите доказательств? Я мог бы их привести, как я делал это раньше, но я научен горьким опытом. Вы слушали меня всегда внимательно, этого не отнимешь, но приговор не менялся.
Признайте его Богом, не требуя доказательств, сделайте хоть что-нибудь, чтобы разорвать эту бесконечную цепь. Сегодня я готов встать перед вами на колени, презрев свои редкие седины, и умолять вас. Не за него я буду просить, не за этого претенциозного дикаря, который в сей великий момент мнется с ноги на ногу, пытаясь сохранить героическую позу, выуженную им даже не с иконы, а из третьеразрядного вестерна или из комикса «Тексе из Техаса» – я буду просить за себя. Как честный адвокат (пусть словосочетание беззаконно) я всегда верил в то, что говорил, ergo, никому из земнорожденных не приходилось столько раз хоронить своего Бога, как мне. И завтра, когда вы убьете Кориандра, я буду смотреть так же, как и вы, содрогаясь, на небо, но я буду смотреть другими глазами. Когда взойдут, как и прежде, равнодушные звезды, ваш страх разрядится довольным похихикиванием и скользким потиранием ладоней: вот оно, опять обошлось, Он мертв, и наша правда торжествует. А я буду умирать дважды – сперва с Ним, а затем, повторно, без Него, сходить с ума от одиночества и безмерной утраты. Сколько раз я переносил это и перенес бы еще, но в сердце моем что-то испортилось, в него проникли темные слова. Не знаю, то ли они выползли, как черви, из книг и вгрызлись в мои ладони, то ли вылупились из черного яйца моей слепоты, но их невнятный голос становится все громче и громче и вот-вот сведет меня с ума.
Я больше не могу, нежные судьи, спасите меня, спасите! Помилуйте этого божественного дурака!
Но что я вижу! Ваши очи опущены долу, ваши головы покачиваются из стороны в сторону, как у китайских болванчиков, карандашики что-то резко выскрипывают на белой бумаге. Нет, и в этот раз вы верны себе.
Ну что же, вы сами этого хотели! Подвинься, Кориандр, выйди из круга, дай мне встать под этим ярким лучом невидимого света, да подвинься же, наглец, это ведь и мое место! Слышишь
Долго вы меня искали, долго казнили невиновных, надеясь на слепой случай! Но не пропал ваш труд! Сейчас совершится то, ради чего вы обрекли себя на тысячелетия страха.
Я – Бог ваш.
Исповедь фальшивого ангела
Сегодня мне почему-то захотелось раскрыть тайную подоплеку одного события, имевшего место в Вашей жизни лет так пятнадцать тому назад. Может, Вы помните то, о чем пойдет речь, может быть, нет. Если нет, то я возьму на себя смелость воскресить это в Вашей памяти.
Тогда я был старшеклассником, и в нашей школе циркулировала легенда (очень стойкая, как выяснилось позже: те, кто закончил учебу на семь-восемь лет позже нас, – они тоже эту легенду знали), что проститутки приходят в поисках клиентов на лестницу Главпочтамта и становятся на ступеньки – чем выше ступенька, тем больше такса (из расчета десять рублей ступенька). Для того, чтобы отличаться от других женщин, не проституток, они вертят на пальце колечко с ключами. Не знаю, откуда взялась эта дикая легенда и это дикое место (а не какой-нибудь правдоподобный ресторан или, скажем, гостиница). Может, ее занесло столичным ветром со ступеней лестницы Главной Почты Страны, коей близость к гостинице «Интурист» могла в какой-то мере дать почву для подобных контаминаций, может, это было чистым подростковым сочинительством – ведь верили же мы тогда в самые невероятные вещи – например, в то, что по тому, как держат наши одноклассницы колени сидючи (сведенными или разведенными), можно с гарантией определить сохранность их девственности.
Так или иначе, мы, я и мой друг Сережа Трушкин, одним теплым днем отправились к Главпочтамту с целью увидеть настоящих живых проституток. Мы купили два пломбира с наполнителем по пятнадцать копеек каждый и встали напротив лестницы, прислонившись к трубчатому сварному ограждению, и начали наблюдать.
Мы с Сережей Трушкиным не очень представляли, что будем делать, когда увидим проститутку, – нам было довольно и того, что если мы ее увидим, этим можно будет с определенностью похвастать следующим днем на перемене в туалете для мальчиков. И надо же было так случиться, что, как только мы закончили есть мороженное, появились Вы, встали на самой верхней ступени лестницы и начали вращать на пальчике кольцо брелка, на котором искрились свеженькие латунные ключики. У нас с Сережей Трушкиным просто отпали челюсти. Во-первых, мы сами-то не очень верили, в то, что нам повезет увидеть живую проститутку, во-вторых, Вы были именно такая, какая может привидеться подростку при возбужденном и мечтательном засыпании в обхват с подушкой. У Вас были (я надеюсь, Вы ничего не перекрасили) длинные медные волосы по самую попу, яркие огромные глаза какого-то просто невозможного цвета и бесконечные ноги под голубыми райфлами в обтяг, а вот под батником (кто теперь слово-то это помнит!), как нам тогда показалось, просто огромные, но теперь я понимаю, что просто женские, вольно покачивающиеся груди. Лет Вам было в тот момент, я думаю, двадцать пять, хотя мы могли и ошибиться, поскольку плохо разбирались в возрасте женщин.
Вылупив зенки, выкатив шары, выпучив моргала, мы смотрели на Вас, и чувства наши можно было выразить лишь одним замечательным словом той эпохи: «Зыканно!» (то есть, в законе). Продолжалось это минут двадцать, пока вы не топнули раздраженно Вашей высокою платформой, и не сбежали вниз по лестнице, и не заспешили вдоль по улице, покачивая Вашими бедрами, которые действовали на нас так, как действует покачивание магнита на иголку, к которой он поднесен. Этой метафорой я хочу подчеркнуть, что мы с Сережей Трушкиным пошли за Вами не с какими-либо намерениями, а чисто автоматически, влекомые Вашим притяжением. Вы, разумеется, об этом и не подозревали, и знать нас не знали, как не знает комета каждую частичку пыли, которая обреченно тащится за ней, образуя ее хвост.
Идти нам пришлось недолго, потому что через какую-нибудь пару кварталов Вы свернули во двор и зашли в подъезд самого обычного пятиэтажного дома. На этом этапе Сережа Трушкин счел нашу задачу выполненной и предложил отправиться в беседку детского сада № 138, где обычно к этому часу собиралась наша компания, чтобы поведать по свежим следам о невероятном открытии. Но меня уже гнал дальше ветер авантюры, мне хотелось войти вслед за Вами в эту дверь, которую только такой черствый человек, как Сережа Трушкин, мог посчитать обычной дверью подъезда, и на которой были написаны мелом дурацкие детские стишки, которые я до сих пор помню:
ты поехал на толкучку и купил себе липучкуна липучке нарисован новой марочки мопеда мопеду завтра будет ровно десять тысяч летНесмотря на этот дурацкий стишок, я чувствовал всем сердцем, что это была не просто дверь, каких много, а та редкая дверь в параллельное, совсем инакое существование, какие подворачиваются крайне редко, и уж если это случается – отказаться от нечаянной удачи просто преступно. Я покинул Сережу Трушкина, который пожал плечами и пошел восвояси (в душе я жалел его, но в то же время счел его дезертирство крайне выгодным), памятуя о популярности, которую придаст мне то, что через каких-нибудь полчаса он расскажет в беседке детского сада, и успел вбежать в подъезд как раз вовремя, чтобы достичь третьего этажа, когда Вы захлопывали дверь Вашей квартиры.