Собрание сочинений. Том 2
Шрифт:
Раз я присутствовал на некоем увеселительном зрелище в Париже — его устроили наследники и душеприказчики одного влиятельного лица, чей прах уже давно покоится на кладбище Пер-Лашез, но чей шекспироподобный бюст и по сей день взирает спокойно и благосклонно на разгульные пиршества и непристойные забавы, святым патроном которых он состоял при жизни. Увеселение это было такого свойства, что на сцене были главным образом женщины, а в зале — мужчины. Исключение составляли иностранцы, и среди них я тут же разглядел моих прекрасных соотечественниц — девиц Монтморрис.
— Не гово’ите никому, что вы нас видели здесь, — попросила меня младшая
Я без труда отыскал глазами серьезное, деловитое, исполненное неодобрения лицо моего друга дядюшки Джошуа. Он сидел за одним из передних столиков, и рядом с ним я, к своему ужасу, увидел его скромную и застенчивую дочь. В тот же миг я оказался возле него.
— Я боюсь… Мне кажется… — сказал я ему шепотом, — что вы допустили оплошность. Наверное, вы не совсем представляете себе характер этого места. Ваша дочь…
— Приехала сюда с мисс Монтморрис. Та тоже здесь. Все в порядке.
Я не знал, что и подумать. К счастью, в этот момент мадемуазель Рошфор из «Оранжери» выскочила прямо перед нами в кадрили и, подхватив свои воздушные юбки, исполнила такое па, от которого у некоторых из сидевших впереди зрителей шляпы сдвинулись на затылок, а у других надвинулись на глаза. Обе мисс Монтморрис с полуистерическим хихиканьем и вконец смущенной свитой тут же упорхнули. Скромница мисс Лу, до тех пор смотревшая на все с полной невозмутимостью, вдруг встала и, взяв отца под руку, резко бросила ему:
— Идем!
Но тут за ее спиной голос человека, хотя и говорившего по-английски, но безусловно принадлежавшего к самой галантной в мире нации, передразнил ее:
— О боже! Шокинг! Я заливаюсь краской! Черт побери!
В тот же миг, несмотря на протестующие вопли, он был отброшен на барьер: цилиндр, превращенный в лепешку, съехал на его глупое, искаженное бешенством лицо, а галстук и манишка были скомканы сильной рукой дядюшки Джошуа, крепко державшего свою жертву. Несколько студентов бросились на помощь к пострадавшему соотечественнику, но тут на поле сражения появились неизвестно откуда взявшиеся два-три англичанина и с полдесятка американцев. Я торопливо огляделся по сторонам, безуспешно отыскивая глазами мисс Луизу. Когда же нам удалось наконец извлечь дядюшку Джошуа из общей свалки, я поинтересовался, где его дочь.
— Ушла с сэром Артуром, не иначе. Я как раз приметил его, когда кинулся на этого проклятого дурака.
— С сэром Артуром? — переспросил я.
— Да, он знакомый Лу.
— Она там, в моей карете, — прервал нас статный молодой человек, плечистый, как атлет, и краснеющий, как молоденькая девушка. — Теперь все уже позади. Знаете ли, это была довольно неразумная затея: поехать с ней в это место, ничего о нем, знаете ли, не зная. Прошу вас, сюда. Она вас ждет.
И дядюшка Джошуа в сопровождении молодого человека куда-то исчез.
Так я больше и не видел его, пока он вдруг не вошел и купе ливерпульского поезда, где уже сидел я.
— Теперь я разъезжаю первым классом, — сказал он, — но когда едешь домой, не грех и раскошелиться.
— Значит, ваше путешествие завершено, — заметил я, — и как будто вполне успешно.
— Так и есть; мы поглядели на Швейцарию, на Италию и, будь у меня времени побольше, завернули бы в Египет. Ну, да я, пожалуй, прикачу сюда будущей зимой повидаться с Лу, тогда и туда съездим.
— А разве ваша дочь не возвращается
— Да нет, она гостит у родственников сэра Артура, в Кенте. Сэр Артур… да вы, небось, помните его?
Он немного помолчал, внимательно огляделся по сторонам и с той же счастливой улыбкой, что и на борту «Unser Fritz», сказал: — Помните мою шутку про Лу, я пересказал ее вам, когда мы еще только плыли сюда?
— Как же, помню.
— Сейчас рано еще говорить про это. Но похоже, она обернется правдой. Провалиться мне, если это не так!
Но все оказалось именно так.
Перевод Л. Поляковой
НАСЛЕДНИЦА
Впервые признаки чудаковатости появились у завещателя, если не ошибаюсь, весной 1854 года. В ту пору он был обладателем порядочного имения (заложенного и перезаложенного одному хорошему знакомому) и довольно миловидной жены, на привязанность которой не без некоторых оснований притязал другой его хороший знакомый. В один прекрасный день завещатель втихомолку вырыл или велел вырыть перед своей парадной дверью глубокую яму, куда за один вечер ненароком провалились кое-кто из его хороших знакомых. Упомянутый случай, сам по себе незначительный, указывал на юмористический склад ума этого джентльмена, что могло бы при известных обстоятельствах пойти ему на пользу в литературных занятиях, но любовник его жены, человек весьма проницательный, к тому же сломавший ногу при падении в яму, придерживался на этот счет иных взглядов.
Спустя несколько недель после этого происшествия, обедая в обществе жены и других ее друзей, он встал из-за стола, предварительно извинившись, и через две-три минуты появился под окном с насосом в руках, из которого и окатил водой всю честную компанию. Кое-кто пытался возбудить по этому поводу судебное дело, но большинство граждан Рыжей Собаки, не приглашенных к обеду, заявили, что всякий волен увеселять своих гостей, как ему вздумается. Тем не менее в Рыжей Собаке начали поговаривать, не повредился ли этот джентльмен в рассудке. Жена вспомнила несколько других его выходок, явно свидетельствовавших об умопомешательстве; искалеченный любовник утверждал на основании личного опыта, что избежать членовредительства она сможет, только покинув дом супруга, а владелец закладной, опасаясь за свою собственность, представил закладную ко взысканию. Но тут этот человек, вызвавший столько тревог, повернул дело по-своему — другими словами, исчез.
Когда мы опять услышали о нем, оказалось, что он каким-то непонятным образом уже успел избавиться и от жены и от имущества, живет один в Роквилле, в пятидесяти милях от Рыжей Собаки, и издает там газету. Однако оригинальность, которую он проявил при разрешении вопросов личной жизни, будучи применена к вопросам политики на страницах «Роквиллского авангарда», не имела ни малейшего успеха. Забавный фельетон, выданный за достоверное описание того, как кандидат противной партии убил китайца, бравшего у него белье в стирку, повлек за собой — увы! — потасовку и оскорбление действием. Чистейший плод фантазии — описание религиозного подъема в округе Калаверас, возглавляемого якобы шерифом, известным скептиком и нечестивцем, — привел к тому, что власти округа перестали давать объявления в газету.