Собрание сочинений. Том 3
Шрифт:
– Каким образом? – вырвалось у нее.
– Во всех нас, советских, есть какая-то скованность. Даже когда мы бываем развязны и хамоваты – это от нашей скованности. Если нас одеть во все от Сен-Лорана или Кристиана Диора, мы все равно узнаваемы… Вы – из другого мира. Вы не стояли в очередях с детства.
– Но я стою теперь, – ответила она даже с гордостью. – Извините, но мы не знали, что Горький – закрытый город.
– Да вы не бойтесь, – сказал дирижер. – Если уж нас посадят, то посадят всех вместе.
Раздался
– Неужели в нашей стране еще кто-то работает, ну хотя бы КГБ? – невесело пошутил дирижер и пошел открывать.
В дверь не вошел, а как-то боком ввалился грузный человек лет шестидесяти, в шлепанцах на босу ногу, в спортивных динамовских шароварах со вздувшимися коленями, в майке, из выреза которой торчали седые заросли на груди, окружавшие, словно ковыль, татуировку с довольно нестандартной надписью: «Выхожу один я на дорогу».
– Сосед, у тебя не найдется глотка на опохмел? Нет, нет – шампанское – это не то. Чего-нибудь бы покрепче…
И я, и моя англичанка поняли, что это и есть тот самый генерал милиции.
Дирижер, исполненный добрососедских чувств, смешанных с тайным ужасом перед властью, даже если она в домашних шлепанцах, полез в холодильник, в кухонный шкафчик, под мойку и сокрушенно развел руками.
– А одеколончика, на крайний случай, у тебя не найдется? – с надеждой спросил генерал, страдальчески морщась от головной боли.
– Вчера сантехнику последний флакон «Шипра» отдал… – виновато признался дирижер.
– У меня есть парфюм… – с благотворительным энтузиазмом воскликнула моя англичанка.
– Чего, чего? – настороженно засопел генерал.
– Это духи… духи… – поспешно развеял его настороженность дирижер, в отчаянии нажимая под столом на ногу моей англичанки, чтобы она не употребляла иностранных слов.
Она, видимо превратно поняв этот тревожный сигнал, с деловитой последовательностью открыла сумочку и вытащила оттуда флакончик, сразу утонувший в изнывающе протянутой могучей ладони генерала.
– Это «Опиум», – пояснила моя англичанка.
Генерал, уже начавший откручивать пробку, встрепенулся, как сторожевой пес, и у него напряглись даже уши.
– Наркотик? – переспросил он, и в его мутных глазах появилась нацеленная профессиональная осмысленность, заискрились блики Золотой Звезды Героя Советского Союза, вручаемой ему самим Брежневым за раскрытие крупнейшего на территории Горьковской области наркобизнеса.
– Да нет, это только название, – залилась моя англичанка звонким смехом, не закомплексованным от советских доставаний лифчиков и туалетной бумаги.
– А… – несколько разочарованно успокоился генерал и тяпнул духи прямо из горлышка, крякнув от произведенного глубокого впечатления. – Смердит, едри твою в корень, но градусность в порядке. А вообще-то наш «Тройной» получше.
И вдруг я заметил, что из беспечно
А потом она пригласила меня в Англию, и я впервые оказался за границей не как поэт, а как родственник.
Ее дедушка был миллионером не в американском, а в английском смысле этого слова: у него был примерно миллион фунтов. Он начал мальчишкой с продавца в овощном магазине и разбогател на теплицах – даже для эксперимента однажды вырастил в Англии ананасы. В его шестнадцатикомнатном доме, где он жил вдвоем с женой, не было ни одной книги, за исключением Библии.
– Зачем покупать другие книги, если все написано в Библии, а я ее всю еще не прочел, – сказал он мне.
Он с уважением стал относиться ко мне, после того как увидел, что я сам глажу свои вельветовые брюки.
– Вельвет – трудный материал, – заметил он. – Вы правильно делаете, что гладите его через газету. Это единственное, на что газеты годятся.
Одна довольно богатая родственница моей жены вдруг заявилась к ней с норковым манто в руках.
– А ну-ка примерь…
Когда моя жена надела манто, родственница воскликнула:
– Оно как будто сшито на тебя. Решено – оно твое.
Моя жена зарделась, признательно поцеловала родственную щеку и украдкой бросила гордый взгляд на меня – вот видишь, какие у меня родственники.
Но родственница, хохоча, стянула с нее подарок.
– Я своему слову хозяйка. Оно твое, милочка, твое… но только после моей смерти, – и продолжала хохотать, видимо находя свою шутку остроумной.
Я даже отвел глаза от лица моей жены – настолько оно было убитым, униженным.
На следующий день я пошел к моему лондонскому издателю, выцыганил у него аванс за книгу фотографий и купил моей жене норковое манто. Я никогда ее не видел настолько сияющей. Дело было, конечно, не в шмотке – плевала она на них! – а в ее гордости.
Пальцы ее рук были доказательством ее «низкого» происхождения – они были толстыми, словно манильский канат, и корявыми, словно корни дубов Шервудского леса. В своем роду, происходящем от французских вояк и английских пиратов, она была первой, кто получил высшее образование, да еще и кембриджское. А до этого она училась в женском чэтельхэмском колледже, знаменитом строгими правилами, и читала такие отнюдь не рекомендованные книжки, как «Любовник леди Чаттерлей» или «Лолита», укрывшись с головой под пуховым одеялом и водя карманным фонариком по буквам. Она была капитаном команды колледжа по хоккею на траве, прекрасно плавала, владела всеми приемами бокса и джиу-джитсу.