Собрание сочинений. Том 3
Шрифт:
Часа через полтора избы запылали.
Крича и стреляя в воздух, немцы выскочили на улицу, и тут Большаков сразу был ранен в руку, а немного погодя еще и в ногу. Сухов и Павел поволокли его к скирде сена и укрылись там вместе с ним. Бой шел на улице. Пули шуршали наверху, в сене. Оно, наконец, вспыхнуло. Тогда поволокли Большакова к какому-то огороду, в кривую, покосившуюся баньку. Из нее кто-то вышел, поглядел на них и окликнул:
— Пашка, ты?
Сухов уронил Большакова, припал
— Я. А это кто?
— Это Бочаров Дмитрий. Здоров! — И к ним, с немецким автоматом в руках, низко нагибаясь к земле, подошел человек в русской одежде. — Давно я хотел, Сухов, с тобой повидаться…
Сухов что-то прокашлял.
— И Коростелев тут? — спросил Бочаров.
— Тут, — ответил Сухов. — А ты что, у немцев?
— Вроде. А ну-ка, ты полежи, парень, — сказал Бочаров Павлу, — мы с Суховым отдельно поговорим.
— Ты не убивай меня, Бочаров, — сказал тогда Сухов. — Я тебя умоляю, не убивай меня.
— Да что ты! — сказал Бочаров. — Я, помнишь, сам к вам в отряд просился, да Александр Иванович не взял за мою анкету. Кулак; говорит, то да се. Помнишь?
— Помню, — сказал, вставая, Сухов, и они отошли в сторону, а Павел пополз в капусту, оставив Большакова.
Минут через десять он услышал голос Сухова. Тот звал его, Павел побоялся откликнуться.
— Брось искать. Удрал он, ну и все тут, — сказал Бочаров. — Еще лучше. Ничего не узнает. Так договорились? Или нет?
— Это дело серьезное, Бочаров, — ответил Сухов. — Как я могу обещать? Выйдет — выйдет, а не выйдет — не обижайся.
— Должно выйти. Надо во всем свой интерес иметь. Я тебе так скажу: ни тебе в партизанах, ни мне у немцев делать нечего.
— Это-то так. Ну, поглядим… Бежать надо. А то еще твои немцы прикончат, — сказал Сухов.
— А это кто ранен? — спросил Бочаров. — Не Большаков ли?
— Я, — медленным, страшным голосом ответил Большаков. — Сволочи вы… Слышал я, о чем сговаривались, — и он выстрелил из «вальтера» раз пять или шесть.
Бочаров кинулся наземь, застрочил из автомата. Кто-то, — наверно, Сухов, — пробежал мимо Павла.
Тогда и он на четвереньках, ползком, а потом в полный рост кинулся к балочке, перемахнул ее и, обойдя деревню задами, вышел к своим.
Сухов был уже тут. Он докладывал Коростелеву, когда подошел Павел, и здорово испугался, увидев его.
— Жив, Павел?.. Золото мое… Ну, рад я, так рад… хоть ты жив.
Коростелев сидел на завалинке у крайней избы и молча смотрел на них. Потом сказал:
— Где бросили Большакова?
— Александр Иванович, да как не бросить, когда под автомат попали…
— Где бросили, я спрашиваю?..
— Да чорт его найдет — то место. Темнота ведь. На огороде каком-то. Ты не
Коростелев посмотрел в сторону улицы: бой достиг ее середины, немцы, бросая повозки, пешком уходили за дорогу.
— Скажи Ситникову: я за Большаковым пошел, — сказал Коростелев своему связному Грише Курочкину. И, встав, оправил на себе патронташ. — Веди, Сухов.
Двое партизан — они всегда находились при Коростелеве — молча вскинули на плечи автоматы и тоже пошли. Павел остался. Гриша сказал:
— Судить теперь вас, сволочей, будем. Как это вы Большакова бросили? И Александра Ивановича от дела отбили. Ну, и сукины же вы дети.
— Мы не бросили. Отбить не могли.
— Конечно, голыми руками не отобьешь, — сказал Гриша.
Павел схватился за грудь: винтовка-то осталась в капусте.
— Ты помолчи, не твое дело, — сказал он Грише. — Иди, куда тебе сказано.
— Я лучше тут подожду Александра Ивановича, — сказал Гриша. — Фланг открытый, а тебе поручить нельзя. Сходи к Ситникову, передай, что слышал.
Павел сразу обрадовался — спасение! Побежал к Ситникову и, передав, что было сказано, добавил:
— Фланг открытый, беспокоюсь я за Александра Ивановича.
Ситников покачал головой.
— Это какие же такие хрены Большакова там раненого оставили? Придется Александра Ивановича теперь выручать, беды бы какой не вышло.
И все пошло бесом. Пришлось отойти с улицы и повернуть на огороды.
Немцы, совсем было оставившие деревню, вернулись в нее и, хоронясь за избами, открыли по огородам такой огонь, что кругом посветлело, и партизаны лежали в зареве сплошных ракет, пожаров и красно светящих пуль. Павел сохранил в памяти лишь отдельные звенья этого ужаса. Он помнил, что душа его металась от испуга к отваге, то он оголтело куда-то бегал с поручениями Ситникова, то подносил патроны, то оттаскивал и перевязывал раненых, то, притулясь к какому-нибудь плетню, вздрагивал и выл, как пес.
Ночь была на исходе, когда увидели — немцы что-то зажгли в деревне. Украинец Сковородченко, из красноармейцев, пополз узнать, в чем дело.
— Большакова на огонь кладут! — крикнул вернувшись. — Сначала били, в ранах штыком ковыряли, все требовали нашу базу открыть — молчит. А сейчас к сараю привязали, сеном обложили — жечь хотят.
— Не дам Большакова жечь, — сказал Коростелев. — Нет, не дам я им этого.
Прямо на огонь сарая взял направление Коростелев. Ни о чем не заботясь, бежали за ним партизаны. Наскакивая на немцев, били их наотмашь прикладами, кололи штыками, хватали за ноги и валили наземь. Пулеметы замолкли. Пошла рукопашная, и все смешалось. Свой своего окликал по имени.