Собрание сочинений. Том 4. 1964–1966
Шрифт:
– Впрочем, – сказал он неожиданно, – садитесь.
– Куда? – спросил я.
– В кресло, в кресло, – сказал он нетерпеливо.
Я опустился в кресло и смотрел, как он снова медленно приближается ко мне. На его интеллигентнейшем лице вдруг появилось выражение огромной досады.
– Ну как же так можно? – произнес он. – Это же ужасно!..
Я не нашелся что ответить.
– Сырье… Дисгармония… – бормотал он. – Безобразно… Безобразно!
– Неужели до такой степени плохо? – спросил я.
– Я не
– С сегодняшнего дня начинаю придавать, – сказал я.
Он махнул рукой.
– Оставьте!.. Я буду работать вас, но… – Он затряс головой, стремительно повернулся и отошел к высокому столу, уставленному блестящими приборами. Спинка кресла мягко откинулась, и я оказался в полулежачем положении. Сверху на меня надвинулось большое полушарие, излучающее тепло, и сотни крошечных иголок тотчас закололи мне затылок, вызывая странное ощущение боли и удовольствия одновременно.
– Прошло? – спросил мастер, не оборачиваясь. Ощущение исчезло.
– Прошло, – ответил я.
– Кожа у вас хороша, – с некоторым удовольствием проворчал мастер.
Он вернулся ко мне с набором необыкновенных инструментов и принялся ощупывать мои щеки.
– И все-таки Мироза вышла за него, – сказал он вдруг. – Я ожидал всего, чего угодно, но только не этого. После того как Левант столько сделал для нее… Вы помните этот момент, когда они плачут над умирающей Пини? Можно было держать любое пари, что они вместе навсегда. И теперь, представьте себе, она выходит за этого литератора!
У меня есть правило: подхватывать и поддерживать любой разговор. Когда не знаешь, о чем идет речь, это даже интересно.
– Ненадолго, – сказал я уверенно. – Литераторы непостоянны, уверяю вас. Я сам литератор.
Его пальцы на секунду замерли на моих веках.
– Это не приходило мне в голову, – признался он. – Все-таки брак, хотя и гражданский… Надо не забыть позвонить жене. Она была очень расстроена.
– Я ее понимаю, – сказал я. – Хотя мне всегда казалось, что Левант сперва был влюблен в эту… в Пини.
– Влюблен? – воскликнул мастер, заходя с другого бока. – Ну разумеется, он любил ее! Безумно любил! Как может любить только одинокий, всеми отвергнутый мужчина!
– И поэтому совершенно естественно, что после смерти Пини он искал утешения у ее лучшей подруги…
– Подруги… Да, – сказал одобрительно мастер, щекоча меня за ухом. – Мироза обожала Пини. Это очень точное слово: именно подруга! В вас сразу чувствуется литератор. И Пини тоже обожала Мирозу…
– Но заметьте, – подхватил я. – Ведь Пини с самого начала подозревала, что Мироза неравнодушна к Леванту.
– О, конечно. Они необычайно чутки к таким вещам. Это было ясно каждому, моя жена сразу обратила на это внимание. Я помню, она подталкивала меня
На этот раз я промолчал.
– Вообще я глубоко убежден, – продолжал он, – что птицы чувствуют не менее тонко, чем люди.
Ага, подумал я и сказал:
– Не знаю, как птицы вообще, но Пини была гораздо более чуткой, чем, может быть, даже мы с вами.
Что-то коротко прожужжало у меня над макушкой, слабо звякнул металл.
– Вы говорите слово в слово как моя жена, – заметил мастер. – Вам, наверное, должен нравиться Дэн. Я был потрясен, когда он сумел сработать бункин этой японской герцогине… не помню ее имени. Ведь никто, ни один человек не верил Дэну. Сам японский король…
– Простите, – сказал я. – Бункин?
– Да, вы же не специалист… Ну, вы помните тот момент, когда японская герцогиня выходит из застенка. Ее волосы, высокий вал белокурых волос, украшенных драгоценными гребнями…
– А-а, – догадался я. – Это прическа!
– Да, она даже вошла на время в моду в прошлом году. Хотя настоящий бункин у нас могли делать единицы… как и настоящий шиньон, между прочим. И конечно, никто не мог поверить, что Дэн с обожженными руками, полуослепший… Вы помните, как он ослеп?
– Это было потрясающе, – проговорил я.
– О-о, Дэн был настоящий мастер. Сделать бункин без электрообработки, без биоразвертки… Вы знаете, – продолжал он, и в голосе его послышалось волнение, – мне сейчас пришло в голову, что Мироза должна, когда расстанется с этим литератором, выйти не за Леванта, а за Дэна. Она будет вывозить его в кресле на веранду, и они будут слушать при луне поющих соловьев… Вместе, вдвоем…
– И тихо плакать от счастья, – сказал я.
– Да… – Голос мастера прервался. – Это будет только справедливо. Иначе я просто не знаю… Иначе я просто не понимаю, к чему вся наша борьба… Нет, мы должны потребовать. Я сегодня же пойду в союз.
Я снова промолчал. Мастер прерывисто дышал у меня над ухом.
– Пусть бреются в автоматах, – сказал он вдруг мстительно. – Пусть ходят, как ощипанные гуси. Мы дали им попробовать однажды, что это такое, посмотрим теперь, как это им понравилось.
– Боюсь, это будет непросто, – сказал я осторожно, потому что ничего не понимал.
– А мы, мастера, привыкли к сложному. Непросто! А когда к вам является жирное чучело, потное и страшное, и вам нужно сделать из него человека… Или по крайней мере нечто такое, что в обыденной жизни не отличается от человека… это что, просто?! Помните, как сказал Дэн? «Женщина рождает человека раз в девять месяцев, а мы, мастера, делаем это каждый день». Разве это не превосходные слова?
– Дэн говорил о парикмахерах? – спросил я на всякий случай.