Собрание сочинений. Том 4. После конца. Вселенские истории. Рассказы
Шрифт:
Танира воскликнула:
– Да, да! Он человек, он пришелец из той страны, из того времени!
– Все может быть, все может быть, потому что мир создал Непонятный, поэтому может быть все, все, абсолютно все, что для нас непостижимо вообще! – Старик прикрикнул при последних словах, рот его, ведущий в черную пропасть, открылся, он задрожал, посмотрел на Валентина и крикнул Танире: – Я не хочу умирать! Вообще не хочу, но пусть он приходит, я хочу слышать звуки эти, хочу слышать, идите! Идите!
Танира резко встала, и они с Валентином вышли из зала.
…На обратном пути машина
Глава 7
– К Непонятному меня, к Непонятному, – завыл Тувий на следующее утро, как только проснулся.
Его снова отнесли в домашний храм Непонятного. Тувий выл, стоя на коленях. Потом стучал кулаками об пол. Обессиленного, его унесли в постель, и он заснул. Но не совсем, больше дремал, и в уме вдруг опять зазвучал отзвук доисторической русской речи…
– Валентин… Его имя Валентин, – прошептал Тувий.
Вдруг опять… поднялась ярость. Он позвонил.
– Звони Фурзду и попроси его приехать, – приказал вошедшему хромому человеку.
Фурзд, громадный и толстый, сидел в одном из своих тайных кабинетов в подземном особняке. Он гладил свой живот и думал. Завтра доклад Правителю, самому Террапу. Нужно выбрать то, что вызовет у Правителя судорогу наслаждения. Он изменчив, но есть основа. Пора… пора!
А что точно пора, Фурзд еще не знал. «И даже Танира не знает этого, – подумал он, – главное, не смотреть в зеркало».
Зеркала были запрещены во всей стране, по всей Ауфири. За нарушение – если кто-то хранил зеркало – выжигали глаза. Этот старый закон был принят давно, ибо считалось, что, если человек смотрит на себя в зеркало, он начинает сомневаться в своем существовании. Когда еще зеркала не были запрещены, многие ауфирцы, когда видели свое отражение в зеркале, начали сомневаться, что это они. Они начинали особым образом выть, сомневаясь в своем существовании. Это приближало их к несуществующим, но несколько в другом ключе. Началась настоящая эпидемия несуществования, и поэтому возник запрет на зеркала. Но люди власти сделали исключение для себя, как ауфирцев сильной воли. Им было разрешено, но не рекомендовано.
Фурзд давно не смотрел на себя в зеркало. Правда, когда на днях мельком взглянул, то решил, что видит не себя, а черта. Бесы вообще при определенных условиях мелькали с молниеносной видимостью то там, то сям в доме.
Фурзд не придавал этому глобального значения. Бесы всегда были и будут. Его интересовала власть. Но ради чего? Ради самой власти – скучно. Фурзд не выносил ауфирской черни и ее поклонения. «Их дело – нас выбирать, – говорил он, – согласно закону о выборах, но выбирать кого надо, то есть нас. И при этом обязательно считать, что это она, чернь, управляет страной, а не ею управляют. Свобода прежде всего, – ухмыльнулся он, – но некоторые из нас любят народ». Теперешний Правитель, например. И его любят…» И тут Фурзд захохотал
– Знаем, знаем характер этой причудливой любви… Иго-го! Иго-го! Такого еще не было в этой стране.
Фурзд встал и потянулся. «Надо проверить Дом первого безумия», – решил он. В это время позвонили. Он взял изящную телефонную трубку. Его просили срочно заехать к Тувию.
…Тувий лежал, закрыв глаза.
– Это ты, Фурзд? – тихо спросил он.
– Я рядом, – ответил Фурзд.
Он сидел на стуле и своим неподвижным властным взглядом смотрел на Тувия.
Это почти мертвое лицо открылось Фурзду, и Тувий медленно проговорил:
– Фурзд, ты знаешь, какой я влиятельный человек, какие у меня ключи, но мне плохо, я хочу сказать тебе некоторые вещи, слушай меня.
– Я слушаю внимательно, я весь готов слушать тебя.
Тувий повернулся к нему всем своим телом, всем своим существом.
Фурзд напрягся и впился взглядом в лицо Тувия. Тувий продолжал:
– Танира приводила ко мне пришельца. Он читал стихи.
Фурзд откинулся:
– Стихи?
– Да, да, стихи, поэзию. Ты знаешь, что это такое?
– Я знаю, что за это полагается смертная казнь, но к нам это не относится. Продолжай, Тувий.
– Так вот он, этот пришелец, говорил на своем языке, и, знаешь, Фурзд, мне стало легче. В их языке что-то заключено, чего нет у нас, и не только у нас.
– В каком смысле тебе стало легче, Тувий? – спросил Фурзд.
– Мне стало легче на сердце, на душе, вот так.
– И что ты хочешь этим сказать, Тувий?
– Я хочу этим сказать, что от смерти это все равно не спасет, но главное, что я хочу тебе сказать, этот пришелец навел меня на эту мысль окончательно, я хочу сказать, что в нашей стране надо что-то менять.
– Менять? – лицо Фурзда насторожилось, взгляд стал еще более напряженным.
– Да, да, менять. По моим данным, – ты знаешь, мои данные очень верные, – народ на грани: он сумасшествует, он слишком сумасшествует, крайностно, Фурзд, больше, чем надо, он скоро перейдет возможное.
Фурзд вздохнул.
– Наконец, Земля, наша планета, не в порядке, ты знаешь об этом, Фурзд. Но в последнее время она совсем взбесилась. Надо что-то менять. Я не знаю что, но за тобой стоит сила, и ты должен повлиять на нашего Правителя. Но я болен, и я не знаю, что точно надо менять. Но скорее всего надо менять души людей, их сознание, вот что надо менять. Что-то такое очень важное. Да, да, что-то оставить, но что-то менять. Тогда будет легче.
Фурзд с любопытством посмотрел на Тувия и подумал: «Он умирает, а думает о стране. Что с ним?»
Тувий продолжал:
– Фурзд, ты знаешь, конечно, у тебя есть соперник. По силе влияния на Террапа он даже чуть-чуть превосходит тебя. Я имею в виду Зурдана. И я знаю, что Зурдан тоже хочет что-то изменить, но он хочет изменить к лучшему.
– Он хочет к лучшему? – удивился Фурзд.
– Да, да, к лучшему. Он хочет, чтобы наш народ стал страшнее беса, страшнее чертей, и тогда мы перейдем грань, тогда будет что-то качественное, такое глубоко ядовитое.