Собрание сочинений. Том 4. Повести
Шрифт:
Не кто иной, как Иван Слегов, год назад посоветовал урезать приусадебные участки колхозников «Власть труда» до пяти-шести соток. С ним согласился Евлампий Лыков.
Во время сева дорог каждый час, каждая пара рабочих рук, а колхозникам приходится копаться на своих огородах — раз нарезали землю, то должна же она быть обработана. Большой участок лопатой не вскопаешь, требуется лошадь, а отрывать лошадь в разгар сева от колхозной пахоты — совсем не дело. И велика ли нужда в больших личных огородах? Колхозник засеет их картошкой, но такую же картошку
Но сам Сталин…
Э-э нет, дорогой товарищ Чистых, нас этой дубинкой не пришибешь — подкованы, отлягнемся.
Евлампий Лыков стал ждать, когда Чистых нагрянет в колхоз.
Чистых не нагрянул, он вызвал к себе Евлампия Лыкова, на бюро.
— Вам — что, слово вождя не указ? Не желаете шагать в ногу со страной? В славе купаетесь? Слава-то глаза застит, смотреть трезво мешает! Вы думаете, что уж так высоко взлетели, что вас никто рукой не достанет? Ошибаетесь! Кто вас поднял из низов на высоту? Мы подняли! Мы — народ и партия! Нужно будет, мы и стряхнем с облаков на землю!
Лыков пробовал показать зубы:
— Словом-то товарища Сталина не прикрывайтесь. Вы это слово неверно понимаете. А потом, разве вы, товарищ Чистых, — народ? Разве партия — вы один? Я тоже в партии и уж никак не по вашему желанию из народа-то вырос…
Но Чистых прятал тяжелый козырь. Им-то он и пошел:
— Лыков не согласен с товарищем Сталиным, готов его поправить. Что это — чванство или самовлюбленность? А может, что-то похуже?.. Оглянемся назад, вспомним, с чьей помощью прославленный Лыков начал свое хваленое строительство? У кого он брал, скажем, кирпич? Не припомните, дорогой Лыков, у кого именно?
— Помню и в документах представил, — ответил ничего не подозревающий Евлампий. — На Лелюшинском кирпичном заводе.
— А кто им тогда руководил, этим Лелюшинским заводом, не вспомните?
— Почему же, помню: товарищ Шаповалов.
— Ага! Память хорошая… Так вот, этот ваш старый товарищ на днях… — Чистых с суровым торжеством оглядел всех, — на днях арестован! Да! Как троцкист! Отсюда вывод: не следует ли нам повнимательней прощупать вас, Лыков? Ведь рука руку моет…
И даже те из районных работников, что сочувствовали Евлампию Лыкову, шарахнулись в сторону.
Чистых выдвигал нешуточное обвинение, надо было срочно принимать меры.
Обком! Только там могли обуздать Чистых. Первый секретарь обкома, тот самый, кто после памятного выступлении усадил Евлампия Лыкова рядом с собой за стол президиума,
Евлампий сел за письмо: разберитесь, поддержите, оградите от незаслуженных обвинений — крик о помощи!
Письмо он кончил писать поздним вечером, а утром добежал до почтового отделения и сунул в ящик возле дверей.
— Газетки возьмите! — голос Лизки-почтарки, только что выскочившей из дверей почты с нагруженной сумкой.
Ваял свежие газеты, пошел в контору, отдал газеты Ивану Слегову, сам было рванул к дверям — в поля, на ветер, где легче дышится, где обступают привычные заботы.
Но удивленный возглас Слегова остановил его на пороге:
— Вот так та-ак!
— Что?!
— Веселые дела: косой по шее — и головы нет.
— Что там?
— В нашей области открыта вражеская группировка. Арестованы… — И Слегов начал читать фамилии.
Евлампий бросился к столу, вырвал газету.
Нет, не ослышался — первой в списке стояла фамилия того, на чью помощь он рассчитывал.
Весь в поту, он побежал снова на почту, сунулся в окошечко, стал объяснять:
— Клаша, дорогуша, я тут письмо опустить поторопился… Деловое. Оказалось, нужно там кой-какие уточнения сделать… Очень важные… Открой ящик, пожалуйста, выуди оттуда…
Письмо врагу народа. Письмо, просящее у врага помощи. Этим письмом заинтересуются, автора письма возьмут на прицел. А этот автор уже на крючке.
Заведующая Пожарским почтовым отделением Клашка Коробова, соседка Лыковых, рада была услужить, но…
— Мы отправили почту, Евлампий Никитич. Только что. Ну, десять минут назад подвода отошла.
— А ежели я на лошади, верхом… Ведь нагоню же?
— Нагнать-то их и пешком не трудно. Кони у нас, сам знаешь, развеселые.
— Вот и добро, вот и слава богу… Я сейчас на конюшню и быстренько…
— Не утруждайся зря. Письмо-то в общей почте, а почта опечатана. Никто ее до места вскрыть не имеет права…
— Что же делать?
— Новое письмецо напиши, с поправочками.
— А ежели я в Вохрово сейчас, на почту-то, раньше ваших прискачу?
— Тогда другое дело. Заявление напишешь — отдадут.
— За-аяв-ление!..
Письмо-то на имя врага, письмо-то, просящее у врага помощи. Писать заявление, вызывать к письму интерес. Ну нет, авось пронесет.
И Евлампий Лыков стал ждать, успокаивая себя — как-никак он человек заслуженный, на одной фотографии снят с товарищем Сталиным. И сам понимал, сколь зыбки эти утешения.
Евлампий ждал, бегал по полям, по фермам, старался как можно больше бывать на народе. Среди людей легче, среди людей и под солнышком, под светом белого дня. Зато ночами лежал и вслушивался в каждый звук за окном, не смыкал глаз.
А давно ли встречали его из Москвы, жали руки, произносили речи?.. Давно ли?.. Скажи кто-нибудь в те дни, что Чистых так оседлает, посмеялся бы — у мужицкой лошадки, мол, тоже копыто твердое… Ночами не спалось.