Собрание сочинений. Том 5. Покушение на миражи: [роман]. Повести
Шрифт:
— Так! — сказал он удовлетворенно. — Думаю, лучше без всякой подготовочки — сейчас и приступим.
— К чему? — не понял Аркадий Кириллович.
— К допросу Николая Корякина.
— В моем присутствии?..
— Процессуальный кодекс предусматривает присутствие педагога. Имеете право задавать вопросы, высказывать свое мнение, отказаться подписать протокол, если не согласны. Словом, вы, так сказать, законный участник.
Аркадий Кириллович, нахмурясь, задумался — выпирающий лоб, свалявшиеся, с проседью волосы, тяжелые
— Предупреждаю, — сказал он хмуро. — Я буду пристрастным.
— Вот и хорошо, — согласился Сулимов. — Значит, мне придется быть беспристрастным вдвойне. — Он снял с телефона трубку: — Приведите Корякина.
Ожидание показалось Аркадию Кирилловичу долгим и неловким — молчали, старались даже не глядеть друг на друга, словно боялись, как бы по нечаянности не возникло ощущение сговоренности.
Наконец дверь раскрылась, милиционер, молодой, с наивно-старательным выражением суровости на добродушно-губастой физиономии, впустил впереди себя Колю Корякина, солидно козырнул Сулимову, вышел.
Он встал перед ними, нескладно долговязый, оцепеневший, ноги, не успевшие сделать рассчитанный шаг, в неловком неустойчивом положении, и чувствуется — мешают повисшие руки. Поразили Аркадия Кирилловича светлые, широко распахнутые глаза, ни мысли в них, ни страха, никакого живого чувства, глядят прямо и, должно быть, ничего не видят. Своего учителя тоже.
— Садитесь, — пригласил Сулимов, указывая на стул.
С послушанием робота Коля шагнул вперед, сел на краешек стула, вцепился пальцами в острые коленки и снова замер — тонкая шея доверчиво вытянута, острый подбородок задран, и под ним натужно пульсирует нежная ямка.
— Эй, мальчик, очнись! — окликнул Сулимов. — Не к людоедам в гости пришел. Даже знакомых не узнаешь.
Коля вздрогнул, взглянул на Аркадия Кирилловича, и в его сквозно-прозрачных глазах появилось смятение, в бескровных сплющенных губах — кривой судорожный изгиб.
— Корякин Николай Рафаилович… Учащийся… Родился когда? — начал Сулимов допрос.
— В пятьдесят восьмом… Второго ноября, — тихо, с сипотцой ответил Коля.
— Еще нет и шестнадцати?
— Нет.
Сулимов бросил взгляд на Аркадия Кирилловича. Тот сидел прямой, неподвижный, из-под тяжелых век разглядывал неловко пристроившегося на кончике стула Колю, крупные складки на лице набрякли, обвисли. Нет еще и шестнадцати парню! Не вырос, несамостоятелен, за таких всегда кто-то отвечает. А он сам решил взять ответственность за родителей… Вытянутая шея, острый подбородок, бледная невнятная гримаса и сведенные пальцы на острых коленках. Некому отвечать за него, кроме учителя. Изрытое, неподвижное, темное лицо Аркадия Кирилловича… Сулимов невольно поежился.
— Скажи, давно ли твой отец стал приходить домой пьяным? — спросил он.
— Всегда приходил.
— То есть ты не помнишь, когда он начал пить?
— Он всегда
— Но бывал же он когда-нибудь и трезвым?
— Утром… Пьяный только вечером.
— Так-таки каждый вечер?
Коля замялся, взволнованный, еле приметный румянец просочился на скулах.
— Я… Я, кажется, не так сказал… Неточно. Не всегда. Нет! Бывали вечера, когда трезвый, совсем трезвый… Даже много вечеров бывало. Иной раз неделями и даже месяцами в рот не брал. И тогда все хорошо. Потом снова, еще хуже, тогда уж каждый вечер… Да!
— Приходил пьяным и бил тебя?
— Меня — нет. Не бил он меня. Он мамку бил… и посуду.
— Если даже под горячую руку ты подворачивался, ни разу не ударил?
— Когда я на него сам кидался, тогда ударял или за дверь выталкивал, чтоб не мешал. Но не бил… так, как мамку.
— Ты кидался на него?
— Маленьким был — боялся, очень боялся, сам убегал… К соседям. К Потехиным чаще всего… А потом… потом ненавидеть стал. Что ему мать сделала? Как вечер подходит, она сама не своя. И не ругала его. Нет. А он все равно накидывался. Он же здоровый, никто из мужиков с ним не связывался, любого бы поколотил. Мамка совсем слабая… Здоровый и бешеный. Он бы все равно ее убил. Мне смотреть и ничего не делать? Не мог же! Не мог! — Колин голос из тусклого, глухого до шепота стал тонким и звонким. — Я ему честно, в глаза — не тронь, убью! Но по-че-му?! По-че-му он не слушал?!
— Ты его предупреждал?
— Да. Только он плевал на мои слова.
— И что ты ему говорил?
— То и говорил…
— Какие слова?
Коля склонил голову, с трудом выдавил:
— Что убью… если мать тронет.
— И сколько раз ты его так предупреждал?
— Много. Он и не слышал словно…
Сулимов помолчал. Аркадий Кириллович сидел по-прежнему прямой и неподвижный.
— Мы не нашли ружье. Где оно? — оборвал молчание Сулимов.
— Мать выхватила. Когда… когда уже все… И убежала с ним.
— Но ты ведь не знал, что ружье было заряжено?
— Знал.
Сулимов, до сих пор участливо-сдержанный, неожиданно рассердился:
— Слушай, дружок, не бросайся так легко словами. Здесь каждое неосторожное слово подвести может. И сильно! Откуда ты мог знать, что висящее на стене ружье заряжено?
— Так я же его сам и заряжал. Мать разряжала, а я снова…
— Выходит, она знала, что ты собираешься убить отца?
— Так я же при ней ему говорил — слышала.
— И верила?
— Не знаю… Но ружье-то разряжала…
— А почему она не спрятала его от тебя?
— Отец не давал.
— Что-о?
— Пусть, говорит, висит где висело, не смей трогать.
— Но сам-то отец почему же тогда его не спрятал?
Коля впервые вскинул на следователя глаза, обдал его родниковым всплеском:
— Он… он, наверно, хотел…
— Чего?
— Чтоб я его… убил, — тихо, с усилием и убежденно.