Собрание сочинений. том 7.

Золя Эмиль

Ла Фалуаз сидел на стуле в самом дальнем углу каморки, между печкой и столом, он, должно быть, решил просидеть здесь весь вечер, но место ему досталось беспокойное, ему то и дело приходилось убирать под стул свои длинные ноги, ибо выводок черных котят как оголтелый резвился вокруг него, а мамаша-кошка, чинно сидя чуть подальше, не спускала с чужака пристального взгляда желтых глаз.

— Да это вы, мадемуазель Симона, что вам угодно? — осведомилась привратница.

Симона попросила вызвать Ла Фалуаза. Но мадам Брон не могла немедленно исполнить ее просьбу. В углу под лестницей, не то в нише, не то в шкафу, она держала нечто вроде буфета, куда в антрактах приходили выпить статисты; и так как сейчас возле шкафа

толпилось пять-шесть молодчиков в маскарадных костюмах из сцены в «Черном шаре», вопя, что они умирают от жажды, что им некогда, мадам Брон совсем сбилась с ног. В нише горел газовый рожок, освещая стол, обитый оловом, и полки, на которых стояли в ряд початые бутылки. Когда входивший открывал дверь в эту угольную яму, из нее вырывался густой алкогольный дух, смешивавшийся с запахом подгорелого сала и пронзительным благоуханием цветов, доносившимся из каморки.

— Значит, вам позвать вон того низенького брюнета? — спросила мадам Брон, обслужив клиентов.

— Да нет, что за глупости! — воскликнула Симона. — Кликните вон того худого, у печки, видите, ваша кошка обнюхивает его панталоны.

Симона увела Ла Фалуаза в вестибюль, остальные кавалеры все так же смиренно остались сидеть на местах, задыхаясь от тошнотворных ароматов каморки, а на лестнице, расположившись на ступеньках, выпивали статисты в маскарадных костюмах, награждая друг друга тумаками, весело перекликаясь хриплыми, пьяными голосами.

Наверху, на сцене, Борденав налетел на рабочих, которые до сих пор не успели еще убрать декорации; что они, насмехаются, что ли, а кто будет в ответе, если на голову принцу свалится задник!

— Держи! Держи! — надрывался старший машинист сцены.

Наконец задник подняли, сцену освободили. Миньон, который не спускал глаз с Фошри, нашел случай возобновить атаки. Он схватил журналиста своими огромными лапищами и закричал:

— Осторожнее, берегитесь! Вас чуть этой стойкой не раздавило!

И, подняв Фошри в воздух, Миньон тряхнул его несколько раз, потом опустил на пол. Услышав оглушительный смех рабочих, Фошри побледнел; губы его затряслись, он уже готов был возмутиться против этой дружеской опеки, но Миньон с самым невинным видом хлопнул его по плечу, хлопнул с такой силой, что журналист едва устоял на ногах.

— Вот ведь как я забочусь о вашем здоровье!.. Хорош бы я был, случись с вами какая-нибудь беда!

По рядам прошел шепот: «Принц! Принц!» — и глаза всех присутствующих повернулись к маленькой дверце, ведущей из партера. Сначала все увидели только согбенную спину и бычью шею Борденава, который, пыжась от гордости, рассыпался в подобострастных поклонах. Затем появился принц, высокий мужчина с белокурой бородкой, крепкий, розовощекий, видимо неутомимый гуляка; мощные мышцы четко вырисовывались под сюртуком безукоризненного покроя. Позади него шествовали граф Мюффа и маркиз де Шуар. В этом уголке театра было темно, и группу вошедших сразу поглотили длинные, перебегающие по полу тени. Адресуясь к сыну королевы, будущему наследнику престола, Борденав почему-то говорил тоном вожака медведей, с притворной дрожью восторга в голосе. Он твердил:

— Если его высочество соблаговолит последовать за мной… Пусть его высочество потрудится пройти здесь… Пусть его высочество поостережется…

Принц и не думал торопиться, напротив, — заглядевшись на маневры машинистов, он даже замедлил шаг. Как раз опускали софит, и газовые рожки, подвешенные на железной сетке, заливали сцену широкой полосой света. Но особенно дивился Мюффа, ни разу еще он не был за кулисами театра и испытывал сейчас чувство неловкости и непонятной гадливости, смешанной со страхом. Он поднял глаза вверх, где софиты с приспущенным пламенем казались россыпью созвездий, мерцавших синеватым светом среди хаоса колосников и проволоки разной толщины; с мостков свисали полотняные задники,

похожие на развешенные для просушки гигантские простыни.

— Подавай! — вдруг закричал старший машинист.

Тут уж сам принц остерег графа Мюффа. Спускали холст. Готовили декорацию для третьего акта — грот Этны. Одни рабочие устанавливали стойки в гнезда, другие взялись за боковые кулисы, прислоненные к стене, и прикрепляли их к стойкам толстыми веревками. В глубине сцены осветитель установил подставку и зажег рожки под колпаком из красного стекла, изображавшие отблеск горна в кузнице Вулкана. Царила суматоха, та мнимая суета, где, однако, рассчитано каждое движение; и среди этой беготни мелкими шажками разгуливал суфлер, разминая затекшие ноги.

— Ваше высочество слишком милостиво ко мне, — твердил Борденав, не переставая кланяться. — Театр невелик, но мы делаем все, что в наших силах… Если ваше высочество соблаговолит последовать за мной…

Граф Мюффа двинулся в сторону коридора, куда выходили артистические уборные. Крутой наклон подмостков удивил его; беспокойство графа объяснялось и тем, что пол ходил под ногами; в открытые люки видно было горевший под сценой газовый свет; там, в этих глубинах, дышавших затхлостью погреба, шла своя подземная жизнь, раздавались голоса людей. Но когда граф возвращался, случилось небольшое происшествие. Две артисточки, уже одетые для третьего действия, болтали, припав к глазку занавеса. Одна из них, встав на цыпочки, расширяла пальцем отверстие в занавесе, очевидно отыскивая кого-то в зале.

— Вот он! — вдруг воскликнула она. — Ну и харя!

Шокированный Борденав еле удержался, чтобы не пнуть ее ногой. Но принц улыбнулся, окинув довольным и игривым взглядом артисточку, которой плевать было на его высочество. Она дерзко хохотала. Однако Борденав решил увести принца подальше от греха. Граф Мюффа, весь в поту, снял шляпу; страшнее всего была духота, густой, жаркий воздух, пропитанный резким запахом газа, клея, особым запахом кулис, шедшим от декораций, от подозрительных по чистоте юбок фигуранток, от затхлых и темных закоулков. В коридоре непривычный посетитель чувствовал себя отравленным тяжелыми человеческими испарениями, которые по временам перебивал еще более едкий аромат туалетной воды и мыла, вырывавшийся из артистических уборных. Подняв голову, граф бросил взгляд на лестничную клетку, ослепленный резким потоком света, задыхаясь от жары, сдавившей ему затылок. Сверху доносился грохот умывальных тазиков, смех и возгласы; гулко и непрерывно хлопали двери, пропуская запах женщины — мускуса, румян, а сильнее всего волос, пахнувших, как звериная грива. И он ускорил шаги, стараясь не останавливаться, почти бежал, чувствуя, как по его коже проходит дрожь от жгучего соприкосновения с этим неведомым мирком.

— Любопытная все-таки штука театр! — восторженно воскликнул маркиз де Шуар с видом человека, наконец-то очутившегося в своей стихии.

Но Борденав уже подошел к уборной Нана, помещавшейся в самом конце коридора. Он хладнокровно повернул ручку двери и, пропуская вперед высокого гостя, произнес:

— Если его высочеству угодно войти…

В ответ раздался растерянный женский крик, и посетители успели заметить, как Нана, обнаженная до пояса, бросилась за занавеску; костюмерша, вытиравшая актрису, так и застыла с полотенцем в руках.

— Как глупо входить без предупреждения! — крикнула Нана из своего убежища. — Не смейте входить, вы же видите, что входить нельзя!

Борденава, очевидно, раздосадовало это бегство.

— Да не прячьтесь вы, душечка, что тут такого, — сказал он. — Это его высочество. Нечего ребячиться.

И так как Нана все еще упорствовала, все еще не могла успокоиться, хотя ее уже разбирал смех, Борденав добавил отечески ворчливым тоном:

— Эти господа, слава богу, знают, как выглядят дамы. Не съедят же они вас, в самом деле!