Собрание сочинений. Том второй
Шрифт:
— Вы меня помните?
— Нет.
— Я Норберт Попелец, государственный прокурор из Праги.
— Простите, я ничего не знаю.
— Я Попелец, сын Попельца, того, который содержал пивную, а вы — мой дядя.
— Попелец… пивную… а, вспомнил… А что ты тут делаешь?
— Иду посмотреть старых знакомых, может быть, в последний раз.
— Гм, а ты выглядишь неважно, — сказал старый дядюшка. — Твой отец был на вид получше, а трахнули его по голове пивным кувшином — и крышка… Так ты останешься здесь на всю
Государственный прокурор прикусил губу и ничего не ответил.
— Не стоит заходить к тете. Она слепая, не увидит тебя и еще, чего доброго, выругает.
— Ну, так всего хорошего, — с огорчением сказал государственный прокурор.
— Прощай, я руку тебе не подам, она у меня в повидле: с прилавка у меня упали в него деньги, — сказал дядюшка.
Когда государственный прокурор вышел на улицу, то чувствовал себя так, будто кто-то ударил его по лицу в грязной лавке.
Он повернулся и стал раздумывать о том, куда бы пойти. Вспомнил, что здесь живет его двоюродная сестра Овсаржка, которую выдали замуж за содержателя пивной — той самой пивной, которая принадлежала его покойному отцу.
Он прошел Бланицу и налево от шоссе вошел в простенький дом с надписью: «Противинское пиво».
Войдя в пивную, он сейчас же узнал свою сестру, полную, большого роста женщину; он заказал себе кружку пива и стал думать о том, как бы сказать ей, что он ее двоюродный брат.
— Вы меня не узнаете? — спросил он после длительного размышления.
— В первый раз вижу. Может быть, я встречала вас когда-нибудь на базарной площади в Будейовицах… Да, помню… Вы покупали воздушный шарик.
— Нет, нет. Вы же ведь Овсаржка, урожденная Попельцова?
— Да. А вы не писарь из Розводовиц? Тот тоже как-то так странно смотрит.
— Нет, нет… Я — государственный прокурор Норберт Попелец, сын Йозефа Попельца, того, которому принадлежала эта пивная; я — ваш двоюродный брат.
— Ах, как жалко, что моего старика нет дома. Он поехал купить корову, и сегодня мы не варим обеда. Обед можно достать в другой пивной, подальше.
Она ушла и оставила прокурора одного. Он, конечно, понял, зачем она все это говорит. Она боится, чтобы ей не пришлось его угощать обедом.
Наконец она снова появилась и сказала, что придет ее муж и начнет новую бочку пива, а то уже все продано, и опять убежала. Через минуту она пришла вновь с ведром воды, засучила рукава и, не говоря ни слова, принялась мыть пол.
Государственный, прокурор расплатился, и, когда он уже уходил, его двоюродная сестра сказала ему на прощанье:
— В той пивной вы наверняка получите обед.
Итак, он снова в своем родном селе на улице. Все ему казалось столь холодным, чужим, грязным и раздражающим, что государственный прокурор ударил палкою по мостовой.
Над дверью он прочитал вывеску: «Пивная Яна Волешника».
— Волешник… Волешник… — повторял про себя государственный прокурор. — Волешник ведь уж был пожилой человек, и его называли «прилиза», потому что он делал себе пробор. Не может быть, чтобы это был он.
В углу сидел старик; это и был тот самый «прилиза», с пробором на седой голове. «Ему лет девяносто», — подумал про себя государственный прокурор.
— Дедушка, вы помните старого Попельца, сын которого учился в Праге?
— Как же не помнить такого подлеца, — сказал дедушка. — А его сын, говорят, непрерывно судится. Тоже хорош гусь. С Марженой Гроссовой, с еврейкой из Гержмани, прижил ребенка. Теперь мальчишка у старого Леви в Писеке приказчиком.
— Но позвольте, кто вам это сказал, дедушка? — смущенно проговорил государственный прокурор.
— Об этом все говорили несколько лет тому назад; я все знаю. Ченка Мазовеца я знал тоже; тот крутил с одной дамочкой из замка; я знаю все. Да, да, а Мазовец был родственником с Попельцами. Две семейки — одна подлее другой. Старик Попелец злился на меня за то, что я на три гектолитра продаю пива больше, так он донес на меня, будто я укрываю воров. И чего на меня этот мерзавец не наговорил, а тот, его сын, что потом учился в Праге, тоже был босяк порядочный. Однажды его видел наш мясник Кратохвил в суде. Двое полицейских, а посредине стоял сам молодой Попелец. Бог грехов не прощает.
Государственного прокурора бросало то в жар, то в холод. Он лихорадочно пил пиво и усиленно боролся с желанием что-нибудь разбить.
Старикашка тем временем продолжал:
— Вся семья Попельцев такая. Один из них, двоюродный брат того, что учился в Праге, недавно был пойман жандармами за кражу дров в лесу, и позавчера его арестовали. А Кодейш, старый бездельник, дядюшка Попельца, скупает краденые дрова.
Вокруг сидело несколько человек гостей, пожилых людей, которые стали смотреть подозрительно на прокурора.
— Послушайте, — обратился к нему один из них, — кто вы будете, уж не тот ли Попелец из Праги?
— Что вы, что вы… — заговорил господин Норберт Попелец. — Я… я торговец Гекса из Будейовиц.
Он расплатился и вышел.
— Тоже хороша птица, — сказал один из гостей после его ухода. — Это тот, который несколько лет тому назад подделывал деньги и получил пять лет.
Государственный прокурор, даже не заметив, что он назвался именем своего последнего подсудимого, отчаянно зашагал по грязным уличкам родного села на вокзал, и, когда уезжал обратно в Писек, к Праге, его лицо уже не носило выражения сентиментальности, и первую купленную им кружку пива он швырнул со злостью по направлению к родному селу.