Собрание сочинений. В 4-х т. Том 2. Затерянные в океане
Шрифт:
Как известно, у моряков есть склонность к таинственному и чудесному, и на этот раз адмирал пожелал сам убедиться в том, о чем ему рассказывали, и узнать героев всех этих приключений, причем дал слово, что не только не покусится на их свободу, но даже будет содействовать им и охранять их, насколько это будет нужно, даже обещал выхлопотать прощение для тех из них, кому оно может быть нужно, если они пожелают вернуться во Францию. После двух или трех посещений острова все симпатии адмирала перешли на сторону этих смелых, так много и так жестоко пострадавших людей. Он пожелал посетить гавань, или, вернее, то убежище,
— Да это настоящий Гибралтар! — воскликнул он. — И мы отлично сделали, что не действовали поспешно!
Кроме того, он вполне одобрил перемену национальности авизо.
— Если вам вздумается зайти в какой-нибудь французский порт, — говорил он, — вас под этим флагом никто не станет беспокоить, тогда как флаг Небесной Империи непременно возбудил бы толки, пересуды и обратил бы на себя всеобщее внимание, весьма нежелательное для некоторых из… ваших пассажиров!
— Когда нужно, я умею быть осторожным, — отвечал Уолтер Дигби, улыбаясь, — и во французские воды я решил зайти не иначе, как основательно изучив почву.
— Дайте мне первому прийти во Францию — и я отвечаю вам за все!
— Мы подумаем, адмирал… Всего вероятнее, мы последуем за вами… Кванг питает к вам полное доверие… и я также!
Обрадованный встречей с соотечественниками на такой далекой окраине и желая оказать им услугу, адмирал хорошенько намылил шею Порнику, Данео, Пюжолю и Ланжале, но в душе не особенно осуждал их за бегство.
— Ну что бы вы сделали на их месте? — обратился он к де Ла Шенэ. — Что касается меня, то я себя знаю и, даю слово, поступил бы точно так же, как они.
К Эдмону Бартесу адмирал относился с величайшим уважением и говорил с ним с таким почтением, какого тот не мог даже ожидать. Тронутый этим честным, дружественным отношением, молодой Кванг почувствовал, что в нем заговорили лучшие чувства, которые он сам считал задушенными чувством глубокой ненависти и презрения к людям.
— Несмотря на все вынесенные мной страдания, на ту нищету, позор и унижения, какие выпали на мою долю, — говорил он, протягивая руку адмиралу, — я все-таки не могу забыть, что я — француз, что во Франции прошла моя молодость, что там я любил и верил в счастливое будущее!
— Неужели в вас не живет больше никакой надежды? Ваша молодая жизнь, приостановленная в момент самого ее расцвета, еще сулит вам много светлых дней!
— Для меня светлыми днями будут только дни отмщения!
— Мне вполне понятен ваш гнев и ваши обиды; но так как вы были осуждены неправильно и незаслуженно в Париже, то в том же Париже, перед лицом всех ваших обвинителей, вы должны требовать восстановления ваших прав и вашего честного имени, и перед лицом всех доказать свою невиновность и покарать виновных… Таково мое мнение. Если же вы окольными, негласными путями станете мстить своим врагам, то хотя и испытаете удовлетворение вашей жажды мщения, но все-таки по-прежнему останетесь тем же каторжником, лишенным прав, тем же опозоренным человеком, как сейчас. Этого ли вы хотите? Кроме того, в глазах общества и закона ваше справедливое мщение будет только разбоем и преступлением, достойным наказания, — и из судьи вы превратитесь
— Но если никакая реабилитация для меня невозможна, то неужели я должен покорно склонить голову перед опозорившим мое честное имя вердиктом? Если суд человеческий обесчестил невинного, то кто может поручиться, что этот самый суд не будет столь же слеп и несправедлив и во второй раз?!
— Кто вам поручится за это? Я! Я, который убежден в вашей невинности, который сумеет передать свое убеждение судьям. Если я поручусь за вашу честность, поручусь за то, что вы никогда не были виновны, то вам воздадут должное — справедливость восторжествует; кроме того, у вас есть еще и Гастон де Ла Жонкьер…
— Да, но увы! — и тогда, когда я впервые сел на скамью подсудимых, подле меня было много добрых и преданных друзей, но все же суд осудил меня!
— Это объясняется тем, что в вашем деле были весьма темные стороны, которые так и остались неразъясненными…
Я знаю Прево-Лемера и не могу допустить, чтобы он заведомо позволил осудить на каторгу невинного человека, особенно вас, к которому он питал добрые чувства. Кто-нибудь очернил вас в его глазах. Вероятно, виновные. Так приезжайте же во Францию на вашем «Лебеде»; будьте для всех вольным янки, путешествующим на своей яхте для собственного удовольствия… Я готов поручиться, что никто не побеспокоит вас, а ловко организованным дознанием мы в конце концов сумеем отыскать воров.
Речь адмирала убедила Эдмона Бартеса, и они вместе с Уолтером Дигби решили следовать за французской эскадрой, вплоть до порта приписки. Это внезапное решение, конечно, весьма удивило Кианга, Лу и Чанга, но преемник старика Фо скоро сумел убедить их, что Квангу не приличествует оставаться под тяготеющим над ним и позорящим его обвинением, так как Король Смерти должен стоять с высоко поднятой головой и смелым, гордым и самоуверенным взглядом перед лицом Поклонников Теней. Тогда китайцы сами одобрили его путешествие во Францию и еще раз уверили своего Кванга в безграничной ему преданности и почтении.
Счастливые тем оборотом, какой начинало принимать дело, Ланжале и Гроляр высказали желание быть принятыми в число пассажиров «Лебедя». Но если на принятие Ланжале последовало всеобщее согласие, то относительно старого сыщика дело обстояло совершенно иначе: его не хотели допускать в свою компанию. Тогда Ланжале обратился за содействием к де Ла Жонкьеру и открыл ему тайну рождения Эдмона Бартеса.
— Но позвольте, господин де Сен-Фюрси всегда ожесточенно преследовал своего сына или, быть может, мнимого сына! — возразил де Ла Жонкьер, донельзя удивленный открытием Ланжале.
— Вы так думаете? Ну, так расспросите его самого и по его ответам судите о его намерениях!
По этому поводу произошел длинный разговор между Гроляром и де Ла Жонкьером, и на вопрос последнего: «Что вы сделали, чтобы защитить или спасти своего сына, которого постигло такое страшное несчастье?» — сыщик с гордостью отвечал:
— Я ему вернул свободу, я содействовал тому, чтобы он мог занять положение, равное положению его врагов, и в то время как я возвышал его, я всеми силами старался унизить их.