Собрание стихотворений и поэм
Шрифт:
И памяти распахиваю дверь я. Порою всемогущ, порою слаб. В себе познавший веру и безверье. Любви слуга и ненавистный раб.
Вновь каюсь перед собственной свободой За то, что мною на виду у всех Оболган был Шамиль рыжебородый. Поныне не искуплен этот грех.
В смятенье чувств и помыслов невольно Смотрю на фотографию свою. Как ни печально мне, как мне ни больно, Я сам себя на ней не узнаю.
Кто виноват? Не ты ли, мой Учитель, Кремлевский житель, злая голова, Доверия людского отравитель,
Живой, ты возносился, бронзовея. И что скрывать – тебе я славу пел И вынести потом из Мавзолея, Как делегат партсъезда, повелел.
Ничто в минувшем не переиначишь, Я сам себе защитник и судья. О ты, моя комедия, что плачешь? Смеешься что, трагедия моя?
*
Встречал я речки с множеством излучин И чем-то с ними в этой жизни схож. Никто меня так не терзал, не мучил, Как мысли, от которых не уйдешь.
И ночи отражая, и рассветы, Они порою шепчут: – Погоди, Быть может, и великие поэты Несли два сердца смолоду в груди?
Нет, не они вводили эту моду, Греха такого им не припишу. В жестокий век прославивший свободу, Я у тебя прощения прошу!
Как много звезд, как много звезд падучих! С небес они упали отчего? Прости меня и ты, лихой поручик, Заветный друг Кавказа моего.
Одно лишь сердце было у Махмуда, И не грешил двумя сердцами Блок. Откуда появляется, откуда Второе сердце – кто б ответить мог?
И, наважденья времени развеяв, Отмеченный печальною звездой, Ко мне приходит Александр Фадеев, Седоголовый, статный, молодой.
Знаток стихов, и комиссар, и воин, Литературы доблестный полпред. Приятно мне, что был я удостоен Внимания его последних лет.
И подношу я дружеской рукою Ему вина искрящегося рог, Но он не пьет и все глядит с тоскою, И от застолья прежнего далек.
О годы, годы! Нет, не на воде их, А на сердцах написаны круги. – Прошу тебя я, Александр Фадеев, Мне в прошлом разобраться помоги.
И тень его лица легла на стену, И слышу голос я, что не забыт: – Друг молодой мой, вспоминаю сцену: С отцовской тенью Гамлет говорит.
Он не безумен. Истина дороже, Чем в королевстве высшая ступень. И времени – вглядись в меня построже – Лежит на мне мучительная тень.
Ах это время! Лозунгам и фразам Пустым и лживым не было конца. И сокрушался от печали разум, И ликовало сердце у глупца.
Судья нам совесть – ты запомни это. И, не окончив вдохновенных дел, В себе я пулею из пистолета Кривое время выпрямить сумел.
Стоит раздумье у плиты надгробной, Событий многих связывая нить. Ужели только мертвые способны В подлунном мире правду говорить?!
*
– Наставники, не ведали вы или, Волшебный замок строя
– Ты времени дитя, ты мальчик века, Ты шел по тропам гладким и прямым И только одного лишь человека Считал, как все, учителем своим.
– Вы, командиры, и честны, и строги, Но как случилось, что никто из вас Моей душе не объявил тревоги, Задуматься не отдал мне приказ?
– Солдат, ты не приписывай грехов нам, Напоминаем, если позабыл: Для нас и для тебя всегда верховным Один главнокомандующий был!
– Как осенять, – я говорю знаменам, – Добро со злом могли вы наравне? – И судьям говорю я и законам: – Как вы невинных ставили к стене?!
– Не в нас вина, вина в твоей лишь роли: С его рукой отождествлял ты флаг. – И судьи огрызаются: – Давно ли Твоим законом был его кулак?!
– Родной отец, неся раздумий гору, Зачем и ты о многом умолчал? – Боялись сыновей мы в эту пору, И ты отцом другого величал.
Я небо не оставил без упрека: – Где ты, всевышний, в это время был? – Я заклинал: не сотвори пророка, А ты из смертных бога сотворил.
– Зачем вершины таинством покорным Легенду окружали всякий раз? – Его орлом именовал ты горным И пел о том, что взмыл он выше нас!
– Скажи, Октябрь, ужели был не в силе Ты чистоты мне преподать устав? – Историю мою перекроили, Героям битв измену приписав.
Под медный шелест гербовых колосьев В иную быль поверили сердца. И возвышался не святой Иосиф В бессмертном чине моего творца.
Бледнеют звезды на небе, как жемчуг. И сон, ко мне на цыпочках входя, Перед зарею милосердно шепчет: – Спи, времени двуликое дитя!
*
Может быть, снится мне эта картина. Может быть, в мыслях живет: Ворон тюремный, лихая машина Встала у наших ворот.
Грохот ударов тревожных и властных, Дверь я открыл, и не зря, Кровью пахнуло с околышей красных В свете ночном фонаря.
Сердце мое застонавшим чунгуром Кануло в бездну тотчас. Вижу полковника с ликом чугунным, С каменным холодом глаз.
Веки увенчаны тяжестью складок, В деле чужда ему прыть. Он говорит, соблюдая порядок: – Паспорт прошу предъявить!
Перемигнулись незваные гости: Вот, мол, он – волчья родня. Вздрогнул я, словно вколачивать гвозди Начал полковник в меня.
И ощутил я озноб казематов, Зоркость нацеленных дул. – Кто вы? Фамилия ваша? – Гамзатов! – Как ваше имя? – Расул!
– Ваше занятие? – Я стихотворец! – Где родились и когда? – Местный я буду. Рождением горец. Год двадцать третий! Цада!
Будто о собственном вспомнив нагане, Кинув ладонь на бедро, – Есть ли оружье? – спросил Как в тумане. Я показал на перо.