Больничный коридор,пустыный, будто поле.Осипший баритонтоварища по боли.Больничная стена.Бессонные: «А если…»Сухие письменаистории болезни.Предчувствие расплатыи холодок вины.Всегда, когда больны,мыв чем-то виноваты.Больничный потолок,квадрат, глядящий немо, —мое второе небона неизвестный срок.Злой и веселый сразу,держа судьбу в руке,профессор цедит фразуна мертвом языке.И все ж,смирив гордыню,вполне доволен я:прекрасно по-латынизвучит болезнь моя!Больничное окноопасно, как бойница.Как будто бы больницаосаждена давно.Закатные пожарыстекают,словно воск…Больничные пижамы,как форма неких войск.
Сказка о кузнеце, укравшем лошадь
Был кузнец непьющим.Ел,
что Бог предложит.То ли – от безумия, то ли – от забот,он украл однажды у соседа лошадь.Кузнеца поймали.И собрали сход…Дали словостарцу.Распростер он руки.Покатились слезы из-под дряблых век:«Люди!Я заплакал от стыда и муки!..Вору нас в деревне!Мерзкий человек!..Мне стоять с ним больно.Мне дышать —противно!Пусть не станет вора на святой земле!..»Зашептались люди.В общем, выходило:кузнецу придется кончить жизнь в петле…И тогда поднялся старец (очень древний!)От волненьявздрагивал седины венец.Он сказал:«Подумаем, жители деревни!..Что украли?Лошадь.Кто украл?Кузнец!!Он у нас — единственный!Нужный в нашей жизни.Без него — погибель!(Бог ему судья.)Мы, повесив вора, кузнеца лишимся!Выйдет,что накажем мы самих себя!Вдумайтесь!..»И люди снова зашептались.Спорам и сомненьям не было конца…И тогда поднялсясамый главныйстарец:«Правильно!Не надо вешать кузнеца!..Пусть за свой проступок он заплатит деньги.А посколькуэтот разговор возник, —есть у нас два бондаря.Двое!И — бездельники!..Лучше мы повесимодного из них…»Умные селяне по домам расходятся.Курят.Возвращаются к мирному труду…Кузнецом единственнымбыть мнеочень хочется!(Если —ненароком — лошадь украду.)
«Чай возник из блюдца. Мир из хаоса возник…»
Чай возник из блюдца. Мир из хаоса возник.Дождь из тучи. А из утра – полдень.Ах, как много в жизни мы читаем разных книг!Ах, как мало, в результате, помним!Вот она – река, да нечем горло промочить.Что-нибудь от этого случится…Ах, как нам приятно окружающих учить!Ах, как стыдно нам самим учиться!Глупые раздумья можно шляпою прикрыть,отразиться в зеркалах и в лужах…Ах, как хорошо мы научились говорить!Ах, как плохо научились слушать!Истину доказываем, плача и хрипя.Общими болезнями болеем…Ах, как замечательно жалеем мы себя!Ах, как плохо мы других жалеем!
«Время, когда мы на ощупь растем…»
Время, когда мы на ощупь растем,немилосердно…Помню: хотел развести я костерв собственном сердце.Я его запросто соорудил,наспех построил.Твердо решив, что погреюсь один.Без посторонних…Я же не думал, не знал одного,что – по примете —пламя не гаснет,когда за негодвое в ответе.Я же не знал, что в крутом ноябрегде-то,когда-тосам я сгорю в настоящем костревесь.Без остатка.Все это вовремя будет и в срок…Ну а покудая, торопясь, раздувал костерок,веруя в чудо.Я раздувал его эдак и такночью печальной.Было желанье мое не в ладахс пламенем чахлым.Вроде бы я для костра не жалелсилы, да толькоэтот костер невеликий горелочень недолго…Вот. А потом наступила пора —как ни старался —в сердце моем от былого костраслед оставался.След от придуманного огня.Круглый,как слово…Долго еще по ночам у меняв сердце кололо.
«Белым снегом, белым цветом…»
Белым снегом, белым цветоммир заполнен.Я могунаписать тебе на этомвыпавшем с утра снегу.Я поведаю печально,что вторую ночь не сплю.Что тоскую и скучаю.Что тоскую и люблю…А потомтуманной раньюсоберу я снежный ком.И его в Москву отправлюмедленным товарняком.Интересно, что ты скажешь,если,требуя похвал,к нам во двор в бензинном кашлешумновъедетсамосвал!Он затормозит с разбегана асфальте ледяном.И большая глыба снегаляжетпод твоим окном…Всею глубью голубоютыщи смерзшихся страницзазвенят перед тобою,умоляя: прикоснись!Пусть тебе поможет чувство!Догадайсяи прочти!..Впрочем, я не верю в чудо,невозможное почти…Ты на глыбу глянешь строгои с тропинки не свернешь.Снег налипшийу порогаварежкою отряхнешь.Мне об этом думать горько,но реальностьтакова:скоро ледяною горкойстанутвсе мои слова…А когда пройдут морозы,а когда пройдет зима,побегут ручьями слезыиз забытогописьма.
«Был солдат на небывалой войне…»
Был
солдат на небывалой войне,на дорогах обожженной планеты.Он сначала видел только во снеДень Победы…Отступал он и в атаку ходил,превозмог он все раненья и беды.Был готов он жизнь отдать за одинДень Победы!..И ни разу ни слезинки из глаз,он усталости и страхане ведал…А заплакал он единственный раз.В День Победы.
«Та зима была, будто война, – лютой…»
Та зима была, будто война, — лютой.Пробуравлена,прокалена ветром.Снег лежал, навалясь на январь грудой.И кряхтели дома под его весом.По щербатому полу мороз крался.Кашлял новый учитель Сергей Саныч.Застывали чернила у нас в классе.И контрольный диктантотменял завуч…Я считал, что не зря голосит ветер,не случайноболит по утрам горло,потому что остались на всем светелишь зима и война —из времен года…И хлестала пурга по земле крупно,и дрожала река в ледяном гуле.И продышины в окнах цвели кругло,будто в каждуюкто-то всадилпулю!..И надела соседка платок вдовий.И стонала она допоздна-поздно…Та зима была, будто война, — долгой.Вспоминаюи даже сейчас мерзну.
Тыловой госпиталь
За окошком дышит холод.Ветервоетна луну…Помещенье нашей школызанял госпитальв войну.Здесь легко обосновалисьпредвоенные слова.И палаты назывались:Третья – «Б»,Восьмая – «А».И хотя для неученыхмедицина — темный лес,в школе выяснялось четко,кто – «жилец»,кто – «не жилец»…Многодетные гвардейцы —вечные ученики —здесь учились, будто в детстве,делать первые шаги.И метался по палатестон полуночный: «Сестра!..»И не только службы радибодрствовали докторас покрасневшими глазами…Здесь — безжалостен и строг —шел невиданный экзамен,нескончаемый урок,где на всех — одна задача:даже если тяжело,выжить — так или иначе.Выжить — Гитлеру назло!..Шло учение рисково,но одно известно мне:кончившие эту школубольше зналио войне!..К остановке шли трамвайной,уходили, излечась.Краше грамоты похвальнойбыло направленье в часть.А еще — слова привета.И колеса — сердцу в такт…Знаю я,что школу этупокидали и не так.Инвалидная командатрубы медные брала.Долго, страшно и громадноэта музыка ползла.Ежедневная дорогабудто — личная вина……А война быладалеко.Далеко была война.
Баллада о зенитчицах
Как разглядеть за днями след нечеткий?Хочу приблизить к сердцуэтот след…На батарее были сплошь — девчонки.А старшей быловосемнадцать лет.Лихая челка над прищуром хитрым,бравурное презрение к войне…В то утротанки вышлипрямо к Химкам.Те самые.С крестами на броне…И старшая, действительно старея,как от кошмара заслонясь рукой,скомандовала тонко:– Батарея-а-а!(Ой, мамочка!..Ой, родная!..)Огонь! —И — залп!..И тут они заголосили,девчоночки.Запричитали всласть.Как будто бы вся бабья боль Россиив девчонках этихвдруг отозвалась!Кружилось небо — снежное, рябое.Был ветеробжигающе горяч.Былинный плач висел над полем боя,он был слышней разрывов —этот плач!Ему — протяжному — земля внимала,остановясь на смертном рубеже.– Ой, мамочка!..– Ой, страшно мне!..– Ой, мама!.. —И снова:– Батарея-а-а!..…И ужепред ними, посреди земного шара,левее безымянного буграгорелинеправдоподобно жаркочетыре черных танковых костра.Раскатывалось эхо над полями,бой медленною кровью истекал…Зенитчицы кричалии стреляли,размазывая слезы по щекам,и падали.И поднимались снова.Впервые защищая наявуи честь свою(в буквальном смысле слова!).И Родину.И маму.И Москву.Весенние пружинящие ветки.Торжественность венчального стола.Неслышанное:«Ты моя – навеки!..»Несказанное:«Я тебя ждала…»И губы мужа.И его ладони.Смешное бормотание во сне.И то, чтоб закричатьв родильномдоме:– Ой, мамочка!Ой, мама, страшно мне! —И ласточку.И дождик над Арбатом.И ощущенье полной тишины…Пришло к ним это после.В сорок пятом.Конечно, к тем,кто сам пришелс войны.
«Льдины, растаяв, становятся синью в реке…»
Льдины, растаяв, становятся синью в реке.Птицы, взлетая, становятся стаей упругой.Дети,рождаясь,кричат на одном языке,заклиная взрослых людейпонимать друг друга!