Собрание военных повестей в одном томе
Шрифт:
– Заходи, заходи! – жуя закуску, по-хозяйски пригласил Гуж. – Не стесняйся, ха-ха! Поди, не стеснительная?
– Здравствуйте, – тихо поздоровалась Степанида и переступила порог. «Ну, сейчас возьмут!» – со страхом подумал Петрок, искоса поглядывая на Гужа. Но тот, казалось, не обращая внимания на хозяйку, отворотил еще один ломоть хлеба от буханки и вместе с салом протянул Колонденку.
– Закуси, Потап.
С сонным безразличием на лице Колонденок приподнялся с порога и взял угощение.
– Пьете, а там немцы
– Правильно, ходят, – согласился Гуж. – Еще пару дней, и будут ездить. Германская деловитость!
– А зачем им тут ездить? Что у них, в Германии своих дорог недохват? – недобро прижмурилась Степанида. Гуж испытующе посмотрел на нее и, будто еж, недовольно фыркнул.
– Очень ты умная, гляжу! Недаром активисткой была. Не отреклась еще?
– А от чего это мне отрекаться? Я не злодейка какая. Пусть злодеи от своего отрекаются.
– Намекаешь? На кого намекаешь? – насторожился Гуж.
– На некоторых. Которые сегодня одни, а завтра другие!
«Да замолчи ты, баба! – мысленно внушал ей Петрок. – Чего ты заедаешься? Разве не видишь, кто перед тобой?»
Видно, Степанида и еще хотела что-то сказать, но остановилась и только метнула злым взглядом в сторону Гужа, потом таким же на Петрока и Колонденка. Однако и одного взгляда для Гужа оказалось достаточно, и он угрожающе привстал за столом.
– Ты где шляешься? Что на дорогах высматриваешь? Почему ты со двора, когда гости в дом?
– Я корову пасла. Вон же хозяин в хате.
– Что он могет, хозяин твой? Он и курицу не пощупает! А нам закусь требуется.
– Еще чего?
– Закусь, говорю, хорошая. Как для представителей немецкой власти!
– Давно вы такие представители? – вспыхнула Степанида, и Петрок почувствовал, что сейчас случится непоправимое.
– Баба, молчи! – крикнул он с напускной строгостью. – Жарь яишню! Слыхала мой приказ?
Гуж одобрительно заржал за столом, а Степанида молча повернулась и вышла в сени. Дверь за ней осталась раскрытой, и Колонденок затворил ее, оставаясь все там же, у порога. Гуж, однако, быстро согнал с лица улыбку.
– Вон какая она, твоя баба! Знаешь, что немцы с такими делают?
– Ну, слыхал. Только это...
– Вешают! На телеграфных столбах! – Гуж пристукнул увесистым кулаком по столу. Почувствовав, как холодеет внутри, Петрок весь сжался, втянул голову в плечи. – Немцы с такими не чикаются. И мы не будем! Повесим с десяток, чтоб другим неповадно было, – гремел Гуж.
– Да она так, она не со зла, – слабо попытался оправдать Петрок Степаниду.
– А с чего же тогда? С доброты, скажешь? Коммунистка она, – вдруг заключил Гуж.
– Да нет. Она языком только.
– Во-во, языкастая! Язык – что весло. Не вырвали еще? Так вырвут!
Петрок мучительно соображал, что сказать, как защитить жену,
– Ты это... вот что. Скажи мне спасибо. Если бы не я, ты бы уже давно вдовым стал.
– Если так, то спасибо, – сдержанно ответил Петрок.
Постепенно он стал понимать, что на этот раз пронесет, вроде не заберут Степаниду. Пока что. Если только она сама не полезет на полицейский рожон.
– Одним спасибом не отделаешься, – опять куда-то поворачивал Гуж, Петрок снова насторожился, покорно ожидая новой каверзы этого родственника. – За спасибо я тебя покрывать не стану. Да еще водкой поить. Это ты мне поллитровки носить должен.
– Да я бы с милой душой. Но...
– Скажешь, водки нет? А ты достань. Купи! Выменяй! Нагони самогонки. Для родственника не можешь постараться? Я же тебе не чужой, правда?
– Не чужой, ага.
«Чтоб ты сгорел, своячок такой», – угрюмо думал Петрок, уже чувствуя, что новый поворот в разговоре не лучше прежнего. Где он возьмет ему водки? В лавке не купишь, у знакомых не одолжишь. Когда-то, правда, пробовал гнать самогон, но когда это было? С тех пор не сохранилось ни посуды, ни змеевика. Опять же, как было возражать Гужу? Разве его, Петрока, оправдания здесь что-нибудь значили?
– Вот так. Договорились, значит?! – сказал Гуж, уминая хлеб с салом. – Ты слышишь?
– Слышу, как же. Вот только...
Он так и не нашел что сказать полицаю; из сеней вошла Степанида, молча поставила на стол миску с капустой.
– Верно, немцы слабовато кормят? – язвительно спросила она.
Гуж злобно округлил глаза.
– А тебе что? Или очень не нравятся немцы?
– Нравятся, как чирьи на заднице.
– Степанида! – вскричал Петрок. – Молчи!
– А я и молчу.
– Молчи! Знаешь... Он же по-родственному. По-хорошему! А ты...
– Ладно, – сказала она Петроку. – Уже выпил, так готов зад лизать. Чересчур ты быстрый, гляжу.
Последние ее слова уже долетели из сеней, стукнула дверь, и в наступившей тишине Петрок виновато прокашлялся. Он ждал и боялся того, что теперь скажет Гуж. Но Гуж угрюмо молчал, пожирая закуску, и Петрок сказал тихо:
– Баба, известно. Что сделаешь?
– Что сделаешь? – злобно подхватил полицай. – Путо возьми! Которое потолще, с кострой. И путом! А то пеньковой петли дождется. Попомнишь меня.
Петрок уныло молчал, сидя возле стола. Кучку нарезанного самосада сдвинул на угол столешницы и невидяще подбирал пальцами табачные крошки, слушая, как жует его сало Гуж, угрожает и еще поучает, как жить с бабой. Вдвое моложе его, а гляди, какой стал умный при немецкой власти.