Собственная смерть
Шрифт:
Я еще успел заметить, как вернулась дородная женщина, с величайшим презрением обогнула врачей. Я уже уходил.
Ну и шатун этот ваш дружок, пожимая плечами, сказала сестра. Хотя на самом деле заочно она уже обожала моего ветреного приятеля.
До чего же грубыми и жестокими бывают такие дородные женщины. Им плевать, что крашеные волосы у них отросли, что помада на губах смазалась, что кроваво-красный лак на ногтях облупился. Зато они видят людей насквозь. Взяв в руки анкетный лист, она решила продолжить опрос.
Однако меня хватило лишь на признательную улыбку.
Смерть действительно подхватывает меня, мы покидаем жизнь.
Человек уходит не в одиночестве. Меня притягивает к себе «другой», влечет за
Только не надо думать, будто это что-то воздушно легкое. Напротив, она — нечто сильное, нечто эссенциальное.
Хорошо, я дам телефон жены, успеваю сказать я достаточно громко.
Дородная медсестра, изумленно уставившись на меня, хватает блокнот, карандаш, чтобы записать номер. Она следит за мной с некоторым испугом и вместе с тем чуть насмешливо: что это на меня нашло и каких сюрпризов еще от меня ожидать. Хорошо бы ответить ей, что я умираю и, увы, не могу избавить ее от такой неприятности. Ну все, ухожу, в действительности подумал я.
Но пугать их утрированными выражениями не хотелось, а времени на объяснения уже не осталось.
Мне кажется, сказал я осторожно, я теряю сознание.
Подбор нужных слов, выражений, с профессиональной точки зрения вполне естественный, потребовал столько времени и энергии, что внутри меня что-то резко сдвинулось, какой-то балласт, все сорвалось со своих мест, и сил для того, чтобы произнести номер, не хватило. Отчего в момент собственной смерти я оказался в невероятно смешном положении. Как старый скупец из какой-то сказки: сын мой, бормочет он на последнем дыхании, собираясь открыть тому величайшую тайну.
Огромный горшок с награбленным золотом я зарыл в трех шагах от большой дикой груши.
Это он еще помнит, но удержать себя в этом мире уже не может. Сознание, что, оказывается, возвышенные предметы на самом деле банальны, как в сказке, наполнило меня счастьем. И с этим счастливым чувством я ушел, успев лишь заметить, как дородная медсестра швыряет блокнот, карандаш и выбегает из кадра. А двое мужчин в белых халатах, разинув рты и вытаращив глаза, бросаются на меня.
Неимоверная сила куда-то перенесла меня, откуда я мог наблюдать за происходящим, и это действительно потрясло меня.
Я ликовал оттого, что сумел так легко провести их, что даже при последнем дыхании я смог соврать им нечто пристойное.
Я видел, как практикант подхватил стойку с капельницей, потому что второй врач бросился мне на грудь и стойка качнулась, грозя вырвать иглу из вены.
Но посмотрим лучше, где мы реально находимся.
Переживаемое тобой ощущение полноты в этой жалкой земной юдоли можно сравнить разве что с состоянием религиозного или любовного экстаза. Или, в случае женщин, быть может, с родами. Как рассказывают наиболее откровенные женщины, боль и радость во время родов сливаются, что превращает их в некое, вселенских масштабов, эротическое приключение. Я двигался изнутри наружу, ощущая не тягу, не зов, а творящую силу. Поистине, в тебе претворяет себя полнота. Меня уносило. Уносило не из сознания, как бывает при обмороке, а напротив — в сознание. Уносила невероятная силища, которая действовала одновременно внутри и снаружи, так что это различие для сознания стало совершенно не важным. Все, что связано с личностью и страстями, перестало существовать.
Человек лежит обнаженный на простыне, чтобы в любой момент все его части тела были доступны любому вмешательству ради спасения его жизни. И пусть он чувствует боль, кислородное голодание, страх смерти, бешеный пульс в двести ударов в минуту, сквозь физические ощущения все-таки пробивается некое нарциссическое и эксгибиционистское самодовольство.
Наверное, я не так уж и плохо смотрюсь.
Даже на смертном одре человек не способен освободиться от садомазохистского в принципе жизненного устройства. До последнего вздоха он готов унижать себя или мстить другому.
А
другой фильм. Он парит в пустоте. Единственное, что можно сказать: состояние это чем-то напоминает радость духовных озарений и великих любовных соитий. Когда-то я знал его, однако в период жизни представлял его не совсем так. Так вот оно что. Могучая сила работает вне и внутри меня, куда- то сдула, всосала в себя, я перестал быть телом, поэтому больше не подключен к эмоциям и рассудку. Примерно так. Я знаю, что сейчас умираю. Но это не вызывает во мне ни радости, ни огорчения. Никаких, прежде знакомых, чувств. При этом я ничего не забыл. Точнее всего было бы сказать, что человеческое время получает вдруг продолжение, раскрываясь одновременно вперед и назад. А настоящее за порогом смерти не имеет ни пространственных, ни временных границ. Я знаю, что будет происходить, при желании могу видеть, что происходит, и хорошо знаю все, что произошло.
Я переживаю ощущение абсолютной памяти и такое же ощущение пространства. Они как бы вписаны одно в другое. Бесподобное, эйфорическое состояние духовной двуснастности. К сожалению, Бога в этом абсолютном времени обнаружить не удается и приходится констатировать, что его нет, напрасно я в него верил. Как же я был смешон в своей наивности! Досадное заблуждение. Зато сила, во власти которой я нахожусь, превосходит человеческое воображение. Наверное, тело мое еще слишком активно, чтобы можно было понять все ее величие. Но не ее ли предвосхищало хранимое памятью души представление о богах? Я возвращаюсь в лоно творящей силы. Пока сознание еще не утратило чувства времени, я оглядываюсь, провожая взором отдельные его слои и события, с которыми расстаюсь. За неимением лучшего принято говорить, что в момент смерти человек прокручивает в памяти события своей жизни. Честно сказать, он ничего не прокручивает. Просто видит их как на ладони, ибо в вечности память не существует. Всю свою жизнь он не мог постичь душу, потому что не видел их вместе, душу и тело.
Тело не позволяло ему прикоснуться к душе.
Это значит, что в момент смерти от нас отделяется то, что и прежде нам не принадлежало. По всей видимости — не что иное, как привязанное к языку понятийное мышление. Именно оно объединяло нас с другими. Сначала — освобождение от вечных физических ощущений, затем — от мышления, которым мы так гордимся. Возвращение к изначальному состоянию, в котором нет даже понятийного мышления, ибо нет никаких различий между восприятием и ощущением.
Мышление отделяется от тебя, разрываются перекрестные связи между чувственными и эмоциональными, ментальными и познавательными содержаниями сознания, и одновременно с этим ты образно, по-видимому, стволом мозга, воспринимаешь, что эти части сознания, безотносительно к заурядной истории твоей личности, подключены к обиталищу творящей силы, к некой универсальной структуре, охватить которую не способно, однако, даже чистое созерцание. К сожалению, нет в нашем языке глагола, которым можно было бы описать это решающее событие.
Речь идет о коротком движении, опрокидывании. Откуда- то выпасть и тем самым куда-то попасть. Есть подходящий глагол в немецком. Итклрреп. Найдется нечто подобное и во французском: ЬазсЫег.
Опрокинуться, кувырнуться из мрачно мерцающей пустоты, где всё вместе — чувство защищенности, сила.
Покинуть космическое пространство силы и защищенности, оторваться, выпасть из единственно мыслимого изначального состояния.
Я опрокидываюсь, переношусь, но куда и во что — об этом я представления не имею. Неизвестная сила выталкивает меня из мрачно мерцающей пустоты, я переваливаюсь куда-то, где есть расстояния, нет воздуха, есть очертания, но для обозначения всего этого нет понятий.