Собственность Верховного бестиара
Шрифт:
Нулевая магия возникает как аномалия из минусовой, как это происходит – никто не знает. Известно только то, что когда такое случается, появляется бестиар, и…
По коже потянуло холодом, когда я поняла, зачем он пришел.
Я представила себе одного из студиозусов или, возможно, преподавателя… а может быть, кого-то из работающих в поле. Представила, как над ними мелькают смертоносные лезвия хтианов. Одно движение – и все. Нулевиков казнят на месте, как угрозу высшего уровня. Любое промедление несет в себе опасность для места, где он находится, и для всех, кто живет в ближайших окрестностях.
–
Подхватил меня за локоть:
– Пойдем к речке! Там посвежее будет. Посидим, отдохнем.
До реки здесь было недалеко, а у нее и впрямь стало гораздо прохладнее. Хотя, возможно, дело было еще и в кронах деревьев, куполами смыкающихся над нашими головами, сплетающихся мощными ветвями и создающими спасительную тень.
Юрал быстро стянул камзол, со словами:
– Садись, я вот нам еще покушать принес, – протянул мне вытащенный из кармана сверток и расстелил камзол на земле.
Я едва успела почувствовать ароматный запах выпечки, пробивающийся через пропитавшуюся жиром и сладостью бумагу, когда услышала треск. Шелест. Стук копыт.
Мы с Юралом обернулись одновременно, и увидели шестерых всадников.
Возглавлял которых наш новый Верховный бестиар.
Глава 2
Богдан
Богдан ненавидел встречи с нулевиками. Возможно потому, что с детства обученный убивать, он так к этому и не привык. Отец считал это слабостью – да и как не считать, когда мир может рухнуть под угрозой вторжения Бездны, но он считал по-другому. Считал чужую жизнь ценностью, пусть даже это жизнь того, кто способен порвать пространство, из раны которого на земли Лазовии обрушатся полчища тварей.
Отец считал, что допустил ошибку, когда позволил жене воспитывать его до пяти лет. В семьях бестиаров мальчишек от матери отлучали сразу же, при рождении. Но отец слишком ее любил, поэтому «потакал ее слабостям» и «позволил зародить в сыне сомнения». Он очень изменился после ее смерти. Хотя сам Богдан смутно помнил отца до маминой гибели, служанки шептались. Рассказывали, как была добра и при этом смела госпожа, каким светлым был господин рядом с ней.
Светлым, несмотря на побежденные полчища Бездны.
Отец был сильнейшим, но именно из-за матери отказался от звания Верховного. Не захотел ехать в столицу, потому что не хотел терять ни одной лишней секунды, которые мог провести в ее обществе. Несмотря на то, что Богдан действительно мало что помнил, он помнил любовь. Он ее чувствовал, впитал на уровне инстинктов. Он помнил свет матери и сильные руки отца. Он помнил, как они были семьей.
Потом… потом мать отравили.
Влюбленная в отца дура-служанка, которую тот приказал забить камнями. Вместе с матерью в нем умерла не только любовь. Вместе с матерью умерла и его человечность.
– Кавальер Велимирский! Сюда, пожалуйста!
Ректор кланялся так низко, что, казалось, вот-вот пробьет лбом пол. Про всех остальных и говорить нечего: они не поднимали глаз. К бегающим взглядам Богдан привык, как и к заискиванию, как и к преувеличенному почтению, за которым прячется страх. А вот к прямому, бьющему навылет столкновению с девчонкой, прилипшей
Женщин в его жизни было много, если не сказать больше, к двадцати пяти годам он попробовал почти все из того, что принято именовать плотскими утехами. Женское внимание стало обыденностью, ухищрения, изощренные ласки, все, на что они шли, чтобы задержаться в постели бестиара на подольше – тоже. Но эта… эта девочка смотрела иначе.
Не таясь, без наносного кокетства. Открыто и искренне, и удивительно, невыносимо светло. Глаза у нее были зеленые, колдовские, затягивающие. Он сам почти утонул в них, но это не было наваждением. Скорее, забытой легкостью из детства, когда в жаркий полуденный зной окунаешься в прозрачную на мелководье реку или в лесное озеро.
Короткое, ослепительно яркое ощущение пришло – и ушло.
Но сейчас, шагая среди суетящихся сопровождающих, Богдан не мог забыть ее взгляд. Эти глаза.
Он не мог забыть ее.
Впрочем, образ девушки стерся, стоило ему шагнуть из бесконечного, как казалось, изрезанного окнами коридора, на лестницу. Дверь перед ним открыли с поклоном: угрюмый старик, увешанный ключами, как деревенская лекарка пучками трав. Ступени уводили вниз, под землю. Богдан замечал, как ежатся шагающие за ним, как переглядываются, пугливо – и отнюдь не только из-за него. Никто не хотел приближаться к нулевику. Никто не хотел смотреть на казнь.
Но обстоятельства требовали и сопровождения – по этикету, и присутствия в качестве свидетелей. Поэтому люди упрямо шагали вниз, в зыбкое марево чадящих факелов, которые, впрочем, не спасали от сырости и холода, пропитавших стены. Внизу расстилался небольшой каменный ковер площадки, от которого расходились два рукава.
– Здесь у нас погреба, кавальер, – пробормотал ректор, указывая направо, – в них держим провизию. В другую сторону… Здесь камеры-с. Для… как раз для таких случаев. Но у нас их не то чтобы много, а скорее…
– Я знаю, что в вашей академии такое в первый раз, – коротко перебил Богдан и протянул руку ладонью вверх.
Потому что позаимствовавшая у старика ключ дама, с головы до пят затянутая в черное платье с таким тесным воротником, что ее лицо было красным, замялась. Заметив его жест, она побелела, но ключ отдала беспрекословно. Замок на тяжелой металлической двери был с артефактной защитой. Он почувствовал ее до того, как вставил ключ. Еще до того, как увидел пронизывающие камень и металл линии. Любого, кто попытается сюда войти без разрешения и без зачарованного ключа, обожжет по локоть. Сделает калекой.
Ему не составило бы труда взломать эту защиту, но плюсовая магия бестиаров в разы сильнее человеческой.
– Имя. Возраст. Как это произошло. Какая стадия, – коротко произнес Богдан, поворачивая ключ.
– Милен Норовской, – тут же откликнулся ректор. Перебивая его, дверь оглушающе заскрипела, когда Богдан ее толкнул. – Восемнадцать лет. Учился, учился хорошо, а тут вдруг вечером в лазарет спустился, с головной болью. Сказал, мол, нехорошо себя чувствую.
Впереди текла черная река коридора: свет ближайших факелов выхватывал лишь первый десяток шагов, и Богдан вскинул руку. Вспыхнувший над ладонью шар света оказался слишком ярким, и люди зажмурились.