Сочинение на свободную тему (сборник)
Шрифт:
– А-а-а… – он растерянно пытался из себя хоть выдавить что-то, – и о чём Вы таком задумались, Виктор Иваныч?
Турсковой хмыкнул и нерешительно, словно провинившийся школьник, замямлил, потирая ладонью ежик на голове:
– Да… Вот обдумывал… Кому такую дурацкую надпись в больнице понадобилось размещать?
– Какую надпись? – вконец растерялся Сергей Николаевич.
– Ну… Ту… Про воду, – кивнул в сторону окна пациент. – Думаю, а на кой чёрт она вообще здесь нужна? Ладно бы в «Санэпидемке» или на водозаборнике… А здесь? Лучше б про мытьё рук перед едой написали, и то больше пользы.
Сергей Николаевич слушал весь этот бред про надписи, впервые за практику не чувствуя себя хозяином в собственном кабинете. Но затем до него дошло – Турсковой просто издевается. Или это у него так паника проявилась (такое тоже, наверное, бывает).
– Вы вообще слышали, ЧТО я Вам сказал? – медленно, с угрозой в голосе, оборвал он больного.
Больной замолчал, глубоко вздохнув и выдохнув, будто собрался сделать рывок и побежать, сказал:
– Про смерть мою? Слышал, конечно… – и поднял полный сарказма взгляд на врача. – Это я так, решил поболтать, чтобы Вам попроще было.
У Сергея Николаевича аж дыхание перехватило.
– Вы что думаете, – продолжил пациент, – я не чувствую, что умираю? Мне это ещё раньше Вас известно было.
– Как это?
– Очень просто… Если обратили внимание, то в моей истории болезни записано, что по отцовской линии все мужики в роду ещё до шестидесяти на тот свет отправляются. Туда и мне дорога, – невесело улыбнулся он.
– Родовое проклятье? – съязвил врач.
– Какое ещё проклятье? – нахмурился Виктор. – Вы что, из деревни, в такую чушь верить?! Изъян у нас из поколения в поколение передаётся. В науке это генной обусловленностью называется. Я думаю, что ещё при воспитании в мозги что-то такое закладывают, из-за чего более шести десятков не живётся. А, может, всё намного проще: с самого детства понаслушался историй про деда-прадеда и так далее, как они все, кто от чего, до шестидесяти не дожив, вымерли… Сам отца в пятьдесят девять похоронил… Вот и заложилось в голове: больше положенного ни-ни!
Сергей Николаевич откашлялся, прежде чем спросить:
– Так вы что, уже смирились? – и как врачу, и как обычному человеку Турсковой ему был крайне интересен. В конце концов, не каждый день ему доводилось вести подобные разговоры.
– Смирился ли я? – задумавшись, протянул Виктор Иванович. – Да ну вас… – махнул он рукой, – кто ж со смертью смириться сможет? Нет, обидно, конечно, а что делать? Лежать днями напролёт, реветь и грызть подушку?
Сергей Николаевич хмыкнул:
– Честно говоря, именно этим все и занимаются. По крайней мере, первое время…
– Не-е… Это без меня! – Турсковой шутливо замахал руками, – я сам по себе не из тех, кто все дела на последнюю минуту откладывает… Но, как ни странно, желания и мечты не уменьшаются по мере их исполнения, а даже наоборот. Поэтому сейчас постараюсь как можно больше успеть.
– И много ещё всего?
– Ага… – довольно заулыбался Виктор, – очень! Жизни точно не хватит, и даже двух…
Врач снял зелёный колпак с головы и устало вздохнул.
– Курите? – спросил он пациента.
– Не-а… – замотал тот бодро головой, – хочу подольше пожить, а курение убивает.
Врач вежливо улыбнулся глупой шутке, встал из-за стола, подошёл
– Ну, я поехал? – спросил Виктор Иванович.
– Да, конечно… – закуривая, кивнул Сергей Николаевич, – Я к Вам чуть позже в палату загляну. Проведать.
– Заходите, – пригласил Турсковой и покатил коляску к выходу, ловко перебирая по колёсам крепкими руками. Дверь хлопнула – Сергей Николаевич остался в кабинете один.
Докурив сигарету, он выкинул бычок и сплюнул. Закрывая окно, врач-онколог понял, что, проработав в этой больнице двадцать с небольшим, никогда не обращал внимание, что надпись действительно глупая.
– Причём тут вода? – недоумённо пожал он плечами».
– А почему Турсковой? – спросил он у неё.
– Потому что… – засмеялась девушка, – так надо!
– И всё же?
– Ну вот же приставучий! – лукаво, в шутку возмутилась она. – У моего бывшего такая фамилия. Давно хотела его убить! Вот, в какой-то степени, мечта и осуществилась. Хотя по характеру он больше на врача из нашей истории походит…
Она явно выделила, что история «наша».
Девушка глубоко вздохнула, а затем неожиданно, совсем не аристократично, протяжно и с явным удовольствием зевнула.
– Пошли! – уверенно скомандовала она, водрузив на плечо массивную дамскую сумку, и встала.
– Куда? – удивился писатель.
– Проводишь меня. По дороге, может, что интересного расскажу…
Конечно, он, даже не задумываясь, пошёл вслед за хрупкой красавицей, умеющей так лучезарно улыбаться и смачно зевать. И, конечно, с ней получилось совсем не так, как с другими. Вместо того, чтобы слушать и подмечать «изюминки» (привычное дело), беллетрист сам всё рассказывал и рассказывал… Говорил всю дорогу без остановки, не умея и не желая молчать. Вздёрнутый, породистый носик светлой красавицы чуть подрагивал, когда она улыбалась. А глаза лучезарно светились, казалось, впитывая каждое его слово… И поэтому неистовый поток мыслей хотелось облекать в слова бесконечно…
Поначалу она расспрашивала его обо всём: об историях, о его жизни; семье… Он даже и не заметил, как получилось, что она шла рядом, благодарно внимая его пустому трёпу. Без сомнений, она сполна была наделена редчайшим даром – слушать других.
Он говорил, повествуя обо всём, что приходило в голову, а внутри, казалось, освобождаются огромные завалы… Чулан памяти наконец-то очищался и становился всё уютнее, дабы затем заполниться теплом и ярким светом…
– …Когда я был маленьким… – продолжал он.
– Маленьким? – спросила она так, будто впервые слышала это интересное слово.
– Да… Лет девять мне было… – пояснил писатель, – и учился я в четвёртом классе. Я сидел на уроке, по-моему, на литературе… Да, точно на литературе… Сидел молча, как и все в классе, потому что учительница «рус. яза» и «лит-ры» была самой кровожадной во всей школе. Даже «крутые» парни-шалопаи боялись издать хоть звук… Что уж про меня говорить.
– Прям настоящий монстр, – согласилась девушка.
– Ну-у… Она была не такой уж и плохой – своё дело знала хорошо. Но больно ревностно относилась к учительскому авторитету. И, кажется, даже путала уважение и страх.