Сочинения барона Брамбеуса
Шрифт:
Затем разговор обратился к словесности — потому что все это уже читает, все это уже судит, но прогневайтесь господа сочинители, — и само собою разумеется, что литература московская и литература петербургская были поставлены лицом к лицу, обозрены и сравнены в своих относительных достоинствах. Большинство клонилось в пользу того мнения, что в петербургских книгах более просвещения, образованности, вкуса... то есть, сударь, без толку...
Тут Яков Петрович хотел налить себе мадеры, но ее уже не было.
— Плохой же ваш погребщик, — сказал он Илье Никифорычу, — что отпускает вам по три бутылки! Право, следовало б узаконить, чтобы меньше полудюжины отнюдь не давали в долг.
— Правда ваша, — отвечал Илья Никифорыч. — Я ж ему, разбойнику, не заплачу за это ни копейки!
— И не думайте, что Илья Иикифорыч пошутил: могу вас уверить,
Наконец, возникло самое интересное прение о том, как лучше насладиться ромом: в виде пунша или в виде грога. Некоторые утверждали, что в хороших компаниях грог теперь гораздо больше в употреблении, чем пунш, и что эта мода основывается на весьма логическом начале: горячую воду с чаем можно пить отдельно и ром с горячею водою отдельно; таким образом, ни чай, ни ром не уничтожают друг друга и совокупно содействуют успехам просвещения. Яков Петрович предложил решить вопрос коллегиально. Пошли на голоса:
В пользу грога Лука Лукич, Яков Петрович, Галактион Андреич, я.
В пользу пунша Илья Никифорович Максим Козмич, Иван Никитич.
Большинство в пользу грога.
К чести нашего общества должно заметить, что никто не изъявил желания пить ром голью.
Илья Нинкифорыч был отряжен к самовару, а я избран для приготовления грога на все общество — во-первых, как ревностный защитник этого напитка, во-вторых, по тому соображению, что, живучи в Гавани, поближе к морякам, я должен обладать основательными сведениями в пропорции двух главных составных частей его, рому и воды, — что весьма важно: нет ничего легче, как испортить лучший ром, разведя его чересчур водой!
§ 4. О ТОМ, КАК ГАЛАКТИОН АНДРЕИЧ ПРЕРВАЛ СВОЕ МОЛЧАНИЕ В ПАРГОЛОВЕ
Когда мы выпили по четыре чашки чаю, наступила очередь грогу. Когда мы стали пить грог, беседа пошла шумнее прежнего. Читатели, конечно, уже заметили, что я ни разу не упоминал об участии, какое принимал в общем разговоре Галактион Андреич. Это единственно потому, что он во все время не вымолвил почти ни слова. Галактион Аидреич на службу поступил, кажется, на певчих — но он говорит, что из дворян — и в чины происходил по провиантской части, и если б не одно несчастное обстоятельство, которое заставило его облечься в серый мундир [185] и потом просить увольнения от должности, он, верно, был бы провиантмейстером [186] .
185
Имеется в виду одежда арестанта.
186
Провиантмейстер — чиновник, занимающийся отпуском продовольствия нижним чинам.
Отчего же он так безмолвствовал в нашем обществе? Я, право, не знаю. Прежде, когда он служил по провиантской части, он любил рассуждать, любил рассказывать «случаи», и о чем бы вы с ним ни заговорили — хоть об астрономии — ну хоть о философии — он тотчас прерывал вас восклицанием: «Вот именно был у нас один подобный случай по провиантской части!» — Тут начиналась длинная история. Таких историй по провиантской части у него было по две, иногда по три, на все обстоятельства внешней и внутренней жизни, на все предметы разговора. Длины их в точности определить не могу, но помню, что была она как отсюда до Могилева, потому что раз путешествовал с ним туда на перекладных и он рассказывал мне ее всю дорогу. Словом, вся созданная природа объяснялась у него как нельзя лучше провиантскою частию, и только некоторые, очень темные вопросы — комиссариатским штатом [187] . Но, между нами сказать, Галактион Андреич был недалек и, кажется, не чувствовал в себе отваги тягаться с такими людьми, как Максим Козмич или Яков Петрович. Как бы то ни было, он, сердечный, присмирел как мокрая курица, так, что мне даже стало его жаль. Однако ж, осушив стаканчик-другой грогу, он как будто поободрился, и за третьим стаканом в нем явно обнаружилось намерение что-нибудь сказать. Мы на эту пору посмолкли и прилежно курили трубки и сигары, как вдруг из облака табачного дыму раздался
187
Комиссариатский штат — расписание или таблица числа чинов правительственного учреждения (комиссии).
— Вот именно один такой случай был у нас по провиантской части...
Все мы продолжали курить в глубоком молчании, прислушиваясь к словам рассказчика, и Галактион Андреич завел предлинную историю. Ничто но мешало звонкому его голосу; только изредка случайный звук стакана или шипение докурившейся трубки сливалось с потоком его речи. Повесть длиннела, ширилась, толстела; Галактион Андреич излагал ее во всей полноте, без малейшего опущения; мы слушали как нельзя внимательнее, пускали дым, тянули грог — а история все шла своей дорогою. Галактион Андреич не кончил бы ее до сих пор, если б стук отъезжающего омнибуса не заставил нас вскочить с мест, допить остатки грогу и настойки и уложить наскоро драгоценную посуду Якова Петровича.
Как мы доехали на трех лошадях до заставы, как начали расходиться по домам, как я имел несчастно попасть в руки будочников и ночевать на съезжем дворе [188] — все это легко себе представить без особенного о том параграфа.
§ 5. О ТОМ, КАКУЮ ИСТОРИЮ РАССКАЗЫВАЛ ГАЛАКТИОН АНДРЕИЧ В ПАРГОЛОВЕ
На другой день, прямо с казенного ночлега, зашел я к Якову Петровичу. У него был Илья Никифорыч. Мы выпили по рюмке водки, закусили остатками вчерашнего сыра, потом стали смеяться, стали вспоминать о своей поездке, признаваясь друг другу, что еще никогда так славно не потешились, повторяя сказанное несколько раз накануне — и опять смеяться от чистого сердца, как будто, были еще в сосновой роще. Мы сожалели только об одном — что нам никак не удалось погулять по саду! Вдруг лицо Якова Петровича омрачилось думою; он был в явном недоумении и сидел, не говоря ни слова.
188
Съезжий двор — полицейский участок.
— Яков Петрович, что с вами сделалось?
Подумав еще немного, он спросил нас:
— Что за историю рассказывал вчера Галактион Андреич, когда мы сидели за третьим стаканом грога?
— Я помню, что она начиналась так: «Вот именно один такой случай был у нас по провиантской части...»
— Да, да! У нас, по провиантской, — подхватил Илья Никифорыч.
— Это-то я знаю, — отвечал Яков Петрович, — да что же дальше? Я, хоть убей, не припомню.
Напрасно все мы ломали голову: повесть Галактиона Андреича не оставила ни малейших следов в нашей памяти, в отношении к ней мы как будто не существовали. Между тем пришли еще Лука Лукич и Иван Никитич.
— Знаете ли, о чем мы сейчас толковали дорогой? — спросил последний.
— Нет, не знаем.
— О том, — продолжал Иван Никитич, — какую историю рассказывал нам вчера Галактион Андреевич.
— Она начинается: «Вот именно был такой же случай и по провиантской части», — примолвил Лука Лукич, — а далее мы никак не могли вспомнить.
— Вот чудо! — воскликнули мы все вместе.
— Ах, да вот и Максим Козмич! У него память не подлиннее ли нашей?
Тщетная надежда! Максим Козмич знал только: «Вот именно то самое случилось и у нас по провиантской части...»
— Да это психологическая задача! — вскричал он с удивлением. Максим Козмич учился в семинарии и сверх того читал повесть М. П. Погодина о московском извозчике [189] , который нашел мешок с деньгами, отдал хозяину и сам повесился; он знает, что такое психологическая, и очень часто употребляет это слово, — Постойте же! со мной, кажется, есть красненькая; сейчас пойду к Галактиону Андреичу, позову его в Палкин завтракать, подпою голубчика, и он расскажет мне снова свою историю,
189
имеется в виду повесть М. П. Погодина «Корыстолюбец» (1832), ставшая объектом насмешек Сенковского как в данном рассказе, так и в специальной статье «Библиотеки для чтения» (1835. — Т. VIII. — Отд. 11. — С. 7)