Сочинения (Том 2)
Шрифт:
Неумолимый летописец преследует нас с своим родом. Говоря об усобицах, возникших между славянами по изгнании варягов, он говорит, что род встал на род и "Воевати почаша сами на ся". Как же рассуждает г. Сергеевич? "Восстали, - говорит он, - не разные роды один на другого, а члены одного и того же рода (т. е.
происхождения), дети - на родителей, братья - на братьев. Это только применение к явлениям своего времени хорошо известных летописцу слов евангелиста Марка:
предаст
Есть еще любопытные примеры обращения г. Сергеевича с источниками. Летописец говорит следующее об Андрее Боголюбском: "Выгна Андрей епископа Леона из Суздаля и братью свою погна Мстислава и Василька и два Ростиславича сыновца своя, мужи отца своего переднии. Се же створи хотя самовластец быти". Г. Сергеевич говорит:
"Самовластец употреблено здесь по отношению к другим князьям, внукам и младшим сыновьям Юрия, оно означает собственно единовластителя, в противоположность разделению волости между несколькими князьями, не заключая в себе никакого указания на самый характер власти". Конечно так, если пропустить слова: "Мужи отца своего переднии", как делает г. Сергеевич, но если оставить эти слова, то выйдет, что князь, изгоняющий влиятельных бояр, стремится не к единовластию, а к самовластию. Притом, как хорошо известно г. Сергеевичу, мнение о самовластии Андрея Боголюбского основано не на одном приведенном месте летописца: о характере Андрея свидетельствуют князья-современники, которые жалуются, что Андрей обращается с ними не как с родственниками, а как с подручниками; наконец, о характере Андрея свидетельствует смерть его, побуждения, которые заставили убийц решиться на свое дело, неслыханное прежде на Руси.
Под 1174 годом летописец говорит: "Приглашася Ростиславичи к князю Андрееви, просяче Романови Ростиславичу княжить в Киеве". Г. Сергеевич говорит: "Можно подумать, что Андрею принадлежит право раздавать русские княжения. Из предыдущего мы видели, что Андрей как князь сильной Владимирской волости мог в союзе с другими князьями овладеть Киевом и ограбить его, но и это только в том случае, когда на его стороне было более союзников, чем
С этою целью он заботливо исключает все известия о том, что князья признавали это лучшее право. Так, он не упоминает о том, что Ростиславичи не признавали за Андреем одно право сильного, что они признавали это право и за собою, потому что вооружились против Андрея; но за последним они признавали еще другое право - право родового старшинства, по которому они считали его себе отцом и обращались к нему так: "Мы называли тебя отцом себе, мы до сих пор почитали тебя, как отца, по любви". Такое же право было и за великим князем Всеволодом, который сам свидетельствует о своем праве, говоря Ростиславичам: "Вы назвали меня старшим в своем Владимировом племени".
Что признавалось это право, по которому князья должны были занимать столы не захватом, а вследствие родового старшинства, неопровержимым свидетельством служат приведенные в летописи слова великого князя Ярослава I сыну его Всеволоду: "Аще ти подаст Бог приять власть стола моего, по братьи своей с правдою и не с насилием, то да ляжеши у гроба моего". Как же г. Сергеевич разделывается с этим местом летописи, которое он спрятал в длинном примечании, где говорится о завещаниях московских князей? "Так как это место, - говорит г.
Сергеевич, - находится в посмертной похвале Всеволоду, написанной очень дружественной ему рукой, то скорее надо думать, что оно сочинено самим летописцем для оправдания совершившихся событий". Но отчаянное средство помочь не может: если бы даже и позволительно было предположить, что летописец неизвестно для чего выдумал слова Ярославовы, то его свидетельство нисколько не теряет своего значения, ибо он мог высказать только представление о правде, какое господствовало в современном ему обществе.