Сочинения в 2 т. Том 1
Шрифт:
Аккуратно подстриженный мальчик из пассажиров как-то на перроне станции мне сказал:
— Мы с папой едем к морю… Интересно, правда?
Я не спрашивал его, но он похвастался, потому что, наверное, знал, — любой мальчишка позавидовал бы ему. Чтобы он не особенно зазнавался, я ответил:
— А может, и я поеду к морю?
Он взглянул на мои босые запыленные нога.
— Врешь.
— А если не вру?
— Вижу, что врешь. У тебя и на башмаки нету денег, не то что на билет.
Тут я шепнул ему на ухо, что за одно словечко «врешь» могу и отдубасить. Он кинулся к вагону и потом, выглядывая из окошка, показывал мне язык.
Почему-то
Этот аккуратный мальчик, впрочем, не знал, что можно ехать к морю, да и в любой край света, не только на отведенном месте в вагоне, и не обязательно с папой и мамой. Можно ехать и одному, а лучше — вдвоем с приятелем, и что в любом поезде, кроме нижних, средних и верхних полок, есть множество и других, вполне удобных мест: на тендере паровоза, на «гармошке», что меж вагонами, на крыше, на буферах, на мощных станинах у самых колес, на свободных тормозных площадках, на кругляке, проходящем вдоль нижней кромки пассажирского вагона, — при нужде и некотором спортивном навыке место всегда найдется.
Почему-то я вспомнил того аккуратного мальчика теплой летней ночью, когда, сойдя с тормозной площадки товарняка на станции Мариуполь, впервые увидел море. Вернее, впервые услышал его. Плавный, замедленный, осторожный плеск рождался где-то близко, за темной, отчетливой чертой, отделявшей берег от огромного провала, полного звезд. Я не заметил ни волны, ни черты горизонта, ни черной тени баркаса на отмели, — меня поразило это чудо отраженных звезд.
Был полный и ясный, бездыханный штиль, — недвижное, редкостное затишье. Молчал за черным взгорьем город, молчал и порт, осыпанный зыбкими светляками огней, и железнодорожная станция, приняв эшелон порожняка, уснула, а здесь, за краем земли, за светлыми всплесками на песке, близко, так что рукой подать, искрились, плыли, кружились звезды.
Мой друг и попутчик, расторопный, компанейский, шахтерского рода паренек, с редким именем — Клавдий, прошептал изумленно:
— Батюшки мои!.. Небо-то как низко опустилось!..
Мы оба не заметили, как сошли с железнодорожной насыпи и ступили на мокрый песок. Прямо у моих ног в парной молочной пене ровно мерцала крупная, величиной с яблоко, звезда. Я наклонился, нащупал ее, холодноватую, округлую, с острыми краями, высвободил из песка и тут же уронил… Это была ракушка.
Но настоящие звезды — яркие и мглистые, переливчатые и живые — плыли, беззвучно трепыхаясь вокруг нас, и были отчетливо видны их раскаленные корни-волокна, погруженные в дымчатую глубину.
Такой была наша первая встреча с морем, будто в сказке детства или во сне, и жизнь нам казалась веселой и щедрой, какой она кажется, наверное, всем, кто пережил удивление открытия или находки. Нам эту радость и не нужно было объяснять, — еще бы, мы нашли море!
А ранним утром, когда отшумел пассажирский поезд, а мы, без труда разыскав «клиентов», отнесли их чемоданы по названным адресам и заработали какие-то медяки, — наш быт сразу образовался. Да и можно ли было бы устроиться где-нибудь лучше, чем на этом славном берегу, на теплом золотом песке, под сенью старого, вытащенного на отмель баркаса?
Человеку, однако, постоянно свойственно беспокойство, и, не довольствуясь большим лоскутом рогожи, которая служила ему и подушкой и простыней, мой испытанный
— А хорошо бы достать настоящую подушку!
Я согласился, добавив, что не лишними были бы и матрац, и одеяло. Он покачал вихрастой головой.
— Чепуха. Роскошь… А вот достать бы книжку — и чтоб интересная. Чтобы кто-то убегал, скрывался, а другой, с маузером, подкрадывался.
— И чтобы это в джунглях происходило, верно?
Клавдий увлекался:
— Обязательно! Чтобы вокруг, в кустах тигры, пантеры, львы…
— В крайнем случае, крокодил.
Он соглашался нехотя:
— Ну, это в крайнем случае. А поскольку заказ имеется, нужно его выполнять.
Он легко подхватился с песка.
— Ты подремли часок, я вернусь с книжкой.
Приняв решение, Клавдий немедленно приступал к действиям, и его трудно было остановить. Поэтому я взял в «аренду» его рогожу и, пожелав удачи, стал ждать. Он не был воришкой и сторонился скучного общества мазуриков, которых в ту пору, в сутолоке нэпа, на любой железнодорожной станции было, как осенних ворон на деревьях. Но утащить с прилавка книжку Клавдий не считал «грехом» и проделывал это легко и ловко. Сначала терпеливо выбирал книжку, потом, сняв кепку, рассеянно клал ее на прилавок, потом надевал, а когда уходил из магазина, книжка была у него под кепкой.
Почему-то на этот раз Клавдий долго не возвращался, и я уже стал тревожиться. А когда за полдень увидел его на тропинке, даже испугался: он медленно нес в обнимку огромный глиняный кувшин, и лицо Клавдия, руки, светлая рубашка — все было в красных брызгах и потеках. Я спросил:
— Нужна медицинская помощь? Кто тебя разрисовал?
Он осторожно опустил прикрытый листом лопуха кувшин, перевел дыхание, тяжело сел на песок.
— Не пугайся, это не кровь. Да и крови что бояться? Я съел, наверное, два ведра вишен. Помогал одной хозяюшке собирать в саду урожай. И о тебе, как видишь, не забыл. Вот старушка посудину мне доверила, бери из нее вишни, ешь сколько сможешь, а кувшин я завтра отнесу.
Глиняная посудина была старинной и умелой выделки, с какими-то клеймами на крутых боках, высокая, стройная, с чеканным узором по кромке горла: от нее исходил запах замшелого винного подвала, и вмещала она доброе ведро вишен. Когда, сняв лист лопуха, покрытый тонким серебряным налетом, я наклонил посудину к солнцу, вишни засверкали, заискрились в прохладной полутьме дочерна красным и живым блеском. И что это были за вишни! Как они брызгали нежным, томленым и сладостным соком, лопаясь на зубах! Я хвалил и вишни, и Клавдия, и добрую хозяйку, а он был доволен, что я с такой жадностью ем, поглядывал на меня и улыбался.
— Ну, вижу, ты даже забыл, зачем я ходил в город.
Я вспомнил.
— А верно! Это потому, что твой поход все равно удачен, а ягод вкуснее не было на всем свете!
Он с нарочитой рассеянностью глядел на море.
— А слово к тому говорится, чтобы исполнять. Ты загляни-ка получше в кувшин.
Я поворачивал тяжелую посудину и так и этак, вишни переливались в ней и кипели в лучах солнца, и на это кипение почему-то было радостно смотреть.
— Нашел? — уже нетерпеливо спросил Клавдий и, резко придвинувшись, закатав рукав повыше локтя, запустил руку в кувшин. Там, в глубине, под крутым изгибом, он что-то нащупал и, таинственно подмигнув мне, стал тянуть к себе, а полные сока, просвеченные солнцем вишни передвигались, раскатывались и роились, похожие на бурлящую кровь.