Сочинения в 3 томах. Том 2. Диктатор
Шрифт:
– А что не понимать? Ты сам дал ответ на свой вопрос. Гамова будет судить история, а не мы. Нам - делать то, что делали и раньше: покоряться его решениям. Впрочем, повторю то, что говорил на Ядре: я известил Гамова об открытиях двух физиков и подал мысль о перенесении в иномир как отличном завершении своей грандиозной карьеры. Он ухватился за эту мысль. Все нормально.
– Хороша нормальность!
– с негодованием пробормотал Павел.
Мимо проносились деревья старого леса. До лаборатории физиков осталось с десяток лиг. Павел снова заговорил:
– Мне звонила Елена.
Я засмеялся.
– Передай ей, что явлюсь после вознесения Гамова.
– Явись без предварительных обещаний - единственное, что нужно.
Я искоса посмотрел на него. Он был очень хмур.
– Павел, - сказал я, - тебе не кажется, что ты был бы Елене гораздо лучшим мужем, чем я?
Он резко ответил:
– Давно так думаю. Но Елена выбрала тебя, еще когда мы оба ухаживали за ней. Приходится считаться с ее ошибками.
Мы въехали в парк, подкатили к крыльцу. Навстречу выскочили оба физика. Я подвел их к Гамову. Они были вне себя от восторга, что сподобились наконец признать их открытие.
– День вашего торжества, друзья!
– сказал им Гамов. Он умел находить слова, каких ждали от него.
– Я ваш первый пассажир в иномир. Не тревожитесь?
– Все сойдет прекрасно!
– восторженно крикнул толстый ядрофизик Бертольд Швурц.
– Даю немедленно голову на отсечение, если хоть малейшая запятая не та! Семь раз пересчитывал переход в иномир. Все интегралы сошлись. Прокатитесь в кабине, как в карете.
– И мою голову берите!
– поддержал друга худой хронофизик Бертольд Козюра.
– Не то чтобы хоть секунду на переброс… Пронесетесь практически вне времени. Матрица перехода в иномир дала разброс в две микросекунды - самый пустячный пустяк.
– Во время такого вневременного перехода даже соскучиться не успею.
– Гамов пожал им поочередно руки и пошел в лабораторию. Оба поспешили за ним - толстый Швурц семенил короткими ножками, худой Козюра широко размахивал ногами, как исполинскими ножницами.
На втором этаже, рядом с иновизором - в нем впервые я увидел сопряженный мир, - высилось новое сооружение - кабина для вневременного переброса из нашего мира в сопряженный: куб размером с добрую комнату, весь заставленный механизмами, приборами и пакетами. Назначение приборов и механизмов я узнал в последнее посещение лаборатории - хронодвигатели, обеспечивающие переброс вне времени, и ядромоторы, дававшие энергию хронодвигателям для скачка из одной вселенной в другую. Но пакеты меня удивили.
– В них, - разъяснил Бертольд Швурц, - гарантия от случайностей. Импульсаторы, вибраторы, водомоторы, даже водолет на одну персону… На всякий случай.
– А также еда недели на две, - добавил Бертольд Козюра.
– Тоже на непредвиденный случай.
– Боюсь, там будет все непредвиденно, а не только отдельные случаи, - сказал я.
Гамов в это время разговаривал с Готлибом Баром и Николаем Пустовойтом. Я поманил его к кабине, подошли и другие члены Ядра. Физики ввели Гамова внутрь кабины, объяснили назначение каждого механизма. Меня отвел в сторону Гонсалес.
– Вот и получилось по-вашему,
– Мы с вами вдвоем остались в живых, хотя и заслужили смерть, а нашего великого руководителя отправляем в изгнание.
– Раньше это называлось вознесением, а не изгнанием, Гонсалес.
– Раньше таких событий вообще не происходило. Скажите мне вот что, Семипалов. После исчезновения Гамова на его пост подниметесь вы. Вы смените Гамова, но сможете ли заменить его?
– Вопрос неправомочен, Гонсалес. Он не предусматривает ответа. Может ли трава, попавшая под ноги, заменить машину, сломавшуюся в пути? Может ли, даже если его подучить, умный бык стать профессором математики?
– Я ждал иного ответа.
– Я сделаю то, что дано мне сделать. Новые пути в истории не открою. Но уже открытую Гамовым тропку постараюсь утоптать. Я не Гамов. Как, впрочем, и вы, Гонсалес.
– Понятно, - сказал он со вздохом и отошел к кучке около кабины. Там шел оживленный разговор. В сторонке стояли Готлиб Бар и Николай Пустовойт. Я присоединился к ним.
– Совершается, - сказал я.
– Вот и конец нашего общего движения к мирному миру. Наш глава исчезает - и как величественно!
– Лучше бы остался, - отозвался Николай Пустовойт. Он еле сдерживал слезы.
– Величия у него хватает и без этого…
Готлиба Бара тоже огорчало путешествие Гамова в иномир. Он не восстал против его желания, но считал, что и без сверхъестественных вознесений вполне хватило бы большого дела, ничуть не убавляющего уже завоеванное величие. Между прочим, Готлибу Бару наша победа пошла на пользу больше всех. Он, как и Фагуста, страдал от скудности нашего служебного пайка и теперь отъедался за многие месяцы вынужденного голодания - пополнел, на щеках появилась краска, возобновилась свойственная ему прежде вальяжность в движениях. И он вспомнил, что до войны отдавал свое время не только службе - уже пригласил меня на возобновленные «четверги», где можно было поговорить о литературе, о новинках науки и повстречаться с интересными людьми. Показывая на стоявшего у кабины Гамова, Готлиб Бар сказал то, что тревожило нас всех, - при нем мы что-то значили, сохраним ли свое значение, когда он уйдет от нас? Бар с чувством произнес слова древнего поэта:
…Как некий херувим, Он несколько занес нам песен райских, Чтоб, возбудив бескрылое желание В нас, чадах праха, после улететь.Я знал этого поэта и добавил:
– Ты опустил следующую строчку, Готлиб: «Так улетай же! Чем скорей, тем лучше!» А она ко времени - воистину пора.
Я подошел к Гамову.
– Не время ли, Гамов, объявить прощание с нашей землей?
Гамов торжественно встал спиной к кабине. Все стереокамеры направились на него. Он произнес всего несколько слов - признавал, что по происхождению из иномира, рад судьбе, назначившей ему сыграть большую роль на новой родине, и уверен в своих помощниках, ставших его преемниками, - они поведут мир и дальше по проложенному им пути.