Сочинения в 3 томах. Том 2. Диктатор
Шрифт:
– Полковник Прищепа, вы безобразно ошиблись! Уверяли, что бандитов в стране сто семьдесят - сто восемьдесят тысяч, а сложило оружие в одну неделю больше двухсот семидесяти. Как строить надежную политику на такой ненадежной разведке? А если сведения о неприятельских силах столь же точны? Может быть, стремительное продвижение маршала Вакселя к Забону объясняется тем, что трагически преуменьшены его реальные силы?
Павел признал недостатки разведки, но указал и на объективные причины просчетов. В районах военных действий у него своя агентура. И живым агентам там помогает
Гамов продолжал утверждать, что трудно вести политику, когда неточно представляешь себе настроение народа. Ошибка с количеством бандитов лишь часть более общей и трагической ошибки - неизвестности, сколько людей поддерживают нас, а сколько наших противников. В каждой квартире не поставишь подслушивающее устройство, в каждую семью не введешь своего агента.
– Побойтесь бога, Гамов!
– не выдержал Готлиб Бар.
– Да спросите у меня, если не верите Прищепе! На заводах, на селе, в магазинах, это все мои объекты, нашу деятельность одобряют, нас хвалят.
– Вы меня не поняли, Бар. Я не утверждаю, что наша разведка уже ошиблась в оценке настроения народа. Но говорю, что такая ошибка возможна, и мы можем ее проглядеть.
Гамов, уверен, высказывал давно обдуманное. Он считал, что в обществе, сцементированном единой волей, в данном случае его, Гамова, верховной волей, очень трудно распознать истинные настроения людей. Свободного обсуждения нет, борьбы партий не существует - как же узнать, о чем думает средний житель? В стране, где нет разногласия мнений, нет и точного понимания людей. Мы сами создали такую страну, но, используя достоинства единовластия, не должны забывать и о присущих единовластию пороках.
– А Фагуста?
– возразил я.
– А этот беспардонный демагог, которого вы почему-то опекаете, разве он не высказывает открыто мнения, отличные от наших?
– Рад, что вы, наконец, нашли пользу в деятельности редактора «Трибуны», Семипалов. Фагуста - как бы узаконенный критик всего, что мы делаем. Он - крайность. А масса молчит. Только чрезвычайные события заставляют все население открыто заговорить.
– Информация методом провокации, - сострил Готлиб Бар. До министерского поста он считался мастером острословия, но сейчас и ему было не до острых словечек. Все же он повторил с удовольствием: - Информация методом провокации!
– Вы правы, Бар. В нашем обществе народ на откровенность надо провоцировать. Лишь чрезвычайность заставляет людей забыть о молчании. Вот почему так опасно ошибся наш друг Прищепа в оценке реальной мощи бандитов. И меня тревожит, что мы строим свою политику, не ведая реального настроения народа. Поразмыслите об этом.
После заседания я вышел вместе с Гонсалесом.
– Просьба, Гонсалес, - сказал я.
– Только не спрашивайте, зачем мне нужно то, о чем попрошу. Пока это мой секрет. Не могли бы вы по одному моему требованию арестовать человека и держать
Гонсалес обиделся.
– Вы, кажется, забыли, Семипалов, что в моем подчинении вся полиция и все охранные войска? Могу арестовать любого. Даже вас самого!
– В своем аресте я пока не нуждаюсь. И постараюсь не забывать, что в ваших руках вся полиция и все охранные войска.
Я мог бы попросить об аресте и Павла Прищепу, отношения у меня с Павлом были иные, чем с Гонсалесом. Но я учитывал, что репутация у Черного суда куда грозней, чем у разведки.
3
Отношения с Войтюком развивались так, как и должны были развиваться. Он стал не только угодливо слушать, но и осторожно задавать вопросы. Следующей стадией должна была стать наглость. Надо было показать ему, что реальность иная: он в моих руках, а не я в его.
– Войтюк, - сказал я после его доклада о новостях в международной жизни, - не кажется ли вам, что у нас утечка информации?
Он и глазом не моргнул.
– В каком смысле - утечка информации?
– В самом прямом. Передают врагам государственные тайны.
– Полученные у нас?
– Полученные от меня.
Ему стало изменять натренированное хладнокровие.
– Кто же мог передать секретные сведения, полученные от вас?
– Вы, Войтюк. Вы передали их за рубеж.
Он все же еще не верил, что разоблачен. Он молчал, собираясь с мыслями. Я тоже молчал. Он решил, что лучшая оборона - не соглашаться с обвинениями. Таков, очевидно, был внушенный ему стандарт оправдания - для легких случаев.
– Не могу поверить, что вы серьезно, генерал! Мне - и такое обвинение! Это же чудовищно!
– Почему чудовищно? Нормальное явление, Войтюк.
– Отказываюсь понимать! Немыслимое обвинение! Совершенно немыслимое!
– Серьезное, Войтюк, только серьезное. В остальном, повторяю, вполне нормальное. Ибо вы делали лишь то, что должны были делать.
– Делал то, что и должен был делать?
– Именно. Раз вы профессиональный шпион…
– Генерал, я глубоко уважаю вас. Но это не значит, что я готов снести любые оскорбления. Я приму свои меры.
– Примете свои меры? Какие? Вздумали мне грозить?
Он постарался взять себя в руки. Вначале он сильно побледнел, теперь краска возвращалась на щеки.
– Чем я могу угрожать вам, генерал? Я знаю свое место. Но я потребую доказательств! Все обвинения - только слова, если за ними не стоят факты.
– За ними стоят факты, Войтюк. Вы понимаете, что любой начальник интересуется тайнами своих подчиненных, особенно занимающих такие ответственные посты, какой вы занимали сперва у Вудворта, а теперь у меня. Ваш покаянный лист меня разочаровал, Войтюк. Вы забыли упомянуть в нем о полученном вами подарке - изумрудном колье, фамильной драгоценности старинного рода Шаров. И преподнес вам это колье сам Ширбай Шар, министр его величества Кнурки Девятого. Очень важные сведения надо было передать Ширбаю, чтобы он расстался с родовой драгоценностью.