Сочинения в четырех томах. Том 1
Шрифт:
Жилось спокойно и весело, а после войны и моей бродяжной жизни я жил роскошно, как никогда до того времени не жил.
Вспоминается мне мой бенефис. Выпустил Далматов за неделю анонс о моем бенефисе, преподнес мне пачку роскошно напечатанных маленьких программ, что делалось тогда редко, и предложил, по обычаю местному, объехать меценатов и пригласить всех, начиная с губернатора, у которого я по поручению Далматова уже режиссировал домашний спектакль.
И вот, после анонса, дней за пять до бенефиса, облекся я, сняв черкеску, в черную пару, нанял лучшего
Губернатором был А. А. Татищев, штатский генерал, огромный, толстый, с лошадиной физиономией, что еще увеличивало его важность. Его жена была важнейшая губернаторша, но у них жила и подруга ее по Смольному, Лидия Арсеньевна, которая в делах управления губернией была выше губернаторши, да чуть ли не самого губернатора.
Встретив ее, выходившую на прогулку, я ей дал программу с просьбой пожаловать на бенефис и спросил, могу ли видеть Александра Александровича.
– Он в канцелярии. Не стоит вам беспокоиться, я скажу, что были и приглашали нас… Обязательно будем…
И действительно, были в своей бесплатной губернаторской ложе и прислали в день бенефиса в кассу на мое имя конверт с губернаторской визитной карточкой и приложением новой четвертной за ложу.
Окрыленный, еду на Московскую улицу, в магазин купца Варенцова, содержателя, кроме того, лучшей гостиницы, где я часто играл на бильярде.
Сухо меня встретил купчина, но обещал быть, а билет не взял. Тоже и соседний магазинчик Будылин. Еду к богатому портному Корабельщикову, которому еще не уплатил за сюртук.
– Ладно. Спрошу жену… Пожалуй, оставьте ложу в счет долга…
Это меня обидело. Я вышел, сел на Ивана Никитина, поехал завтракать в ресторан Кошелева. Отпустил лихача и вошел. В зале встречаю нашего буфетчика Румеля, рассказываю ему о бенефисе, и он прямо тащит меня к своему столу, за которым сидит высокий, могучий человек с большой русой бородой: фигура такая, что прямо нормандского викинга пиши.
– Мейерхольд. Сологуб, Владимир Алексеевич, наш артист,- познакомил нас Румель.
Мейерхольд заулыбался:
– Очень, очень рад. Будем завтракать.
И сразу налил всем по большой рюмке водки из бутылки, на которой было написано: «Углевка», завода Э. Ф. Мейерхольд, Пенза».
Ах, и водка была хороша! Такой, как «Углевка», никогда я нигде не пил – ни у Смирнова Петра, ни у вдовы Поповой, хотя ее «вдовья слеза», как Москва называла эту водку, была лучше смирновской.
«Углевка» и «удобка» – два специально местные пензенские слова, нигде больше мной не слыханные, – незабвенны!
За завтрак Мейерхольд мне не позволил заплатить.
– За этим столом платить не полагается, вы – мой гость.
И неловко мне после этого было предложить ему билет, да Румель выручил, рассказав о бенефисе.
– Пожалуйста, мне ложу… бельэтаж. Поближе к сцене…
Я вынул еще непочатую книжку билетов, отрезал 1-й
– Почин. Только первый билет.
– О, у меня рука легкая,- и вынул из бумажника двадцатипятирублевку.
Я позвал полового, и посылаю его разменять деньги.
– Нет… Нет… Никакой сдачи. У нас по-русски говорят: почин сдачи не дает. На счастье!..- И взяв у полового деньги, свернул их и положил передо мной.
– Спасибо. Теперь я больше ни к кому не поеду.
– Зачем так?
– Ни за что не поеду. Будь что будет!
– Вот дайте мне несколько афиш, я их всем знакомым раздам… Все придут.
Я дал ему пачку программ и распрощался. Вышел на подъезд, и вдруг выходят из магазина два красавца татарина, братья Кулахметьевы, парфюмеры, мои знакомые по театру. Поздоровались. Рассказываю о бенефисе.
– Будем, все будем, – говорит старший, а младший его перебивает:
– Поедем к нам обедать.
А у тротуара санки стоят. Младший что-то сказал кучеру-татарину, тот соскочил и вожжи передал хозяину.
– Садись с братом, я вас прокачу.
И через несколько минут бешеной езды рысак примчал нас в загородный дом Кулахметьевых, с огромным садом. Тут же помещались их парфюмерная фабрика и мыловаренный завод.
Обстановка квартиры роскошная, европейская. Сервировка тоже, стол прекрасный, вина от Леве. Обедали мы по-холостому. Семья обедает раньше. Особенно мне понравились пельмени.
– Из молодого жеребеночка! – сказал старший брат и пояснил: – Жеребятинка замораживается, строгается ножом, лучку, перчику, соли, а сырые пельмени опять замораживаются, и мороженые-в кипяток.
С нами был еще молодой татарин Ибрагим Баишев, тоже театрал, и был еще главный управляющий фабри-кой и парфюмер француз Рошет…
Все купили билеты: две ложи бельэтажа – Кулахметьевы – Рошета пригласили к себе в ложу – и Баишев билет первого ряда. Еще 50 рублей в кармане! Я победителем приехал к Далматову. Рассказал все и отдал книгу билетов.
– Никуда не поеду, ну их всех к дьяволу!
Сбор у меня был хороший и без этого. Это единственный раз я «ездил с бенефисом». Было это на второй год моей службы у Далматова, в первый под я бенефиса не имел. В последующие годы все бенефицианты по моему примеру ездили с визитом к Мейерхольду, и он никогда не отказывался, брал ложу, крупно платил и сделался меценатом.
*
Окончив благополучно сезон, мы поехали втроем в Пензу: Далматов и Свободина в купе первого класса, а я один в третьем, без всякого багажа, потому что единственный чемодан пошел вместе с далматовским багажом. На станции Муравьево, когда уже начало темнеть, я забежал в буфет выпить пива и не слыхал третьего звонка. Гляжу, поезд пошел. Я мчусь по платформе, чтобы догнать последний вагон, уже довольно быстро двигающийся, как чувствую, что меня в то самое время, когда я уже протянул руку, чтобы схватиться за стойку и прыгнуть на площадку, кто-то схватывает, облапив сзади.