Сочинения в четырех томах. Том 2
Шрифт:
СЫЩИКИ
Раздался последний звонок к отходящему почтовому поезду, за ним свисток обер-кондуктора, два ответных свистка машиниста, и паровоз, пыхтя и шумно выбрасывая белые клубы дыма, потащил за собой длинный ряд вагонов…
— Ну?
— Ничего, ни одного подходящего рыла… За одним я в вагон вошел, уж очень подозрителен… сперва так и думал, что из тех, да оказался причетник со священником едет… А ты?
— Ничего. Не могу и представить,
Так разговаривали двое мужчин в пальто и чуйке, за несколько минут перед тем смотревшие пристально в лицо каждого пассажира, проходившего в вагоны.
— Так поехали?
— Да, только пойдем выпьем по рюмке, а то глотка пересохла.
У буфета, когда они подошли к нему, стоял пьяный немолодой мужчина и ел бутерброд.
— Разве поезд ушел? А? — обратился к лакеям стрелой влетевший молодой человек в коротеньком пальто и, не дождавшись ответа, пробежал к толстяку с бутербродом.
— Вася, ты куда? — спросил его тот.
— Сюда… надо съездить недалечко, да опоздал, скверно…
— А ты куда?
— Обедать собрался… в трактир куда-нибудь думаю… Домашнее все надоело.
— В трактир? Ну поедем вместе… Селяночку со свежей рыбкой…
— Ну, а как дела? — продолжал толстяк, расплачиваясь за бутерброд.
— Ничего… дельце наклюнулось… На Садовой… и хорошее, капитальное… коловорот, я тебе скажу… — продолжал на ходу вошедший.
Чуйка и пальто толкнули друг друга локтем, расплатились, перешепнулись и пошли.
До них долетели слова молодого: «одним ударом… череп вдребезги… крови лужа… и три тысячи кроме мелочи… три тысячи! А?».
— А? Каково? Нет, ты скажи, каково? А все рюмка водки сделала. Говорил ведь я, что не Сережка…
— Это что-то новое… Молодого-то я видал где… А кто толстяк… Ну счастье!.. Слушай же: ты поезжай в Татарский и жди, а я, чтоб не навлечь подозрения, отправлюсь за ними. Так?
— Так? Дурак? А если они разделятся, тогда как? Нет, уж ехать вместе, ежели что — один за одним, а другой за другим… Якши?
— Якши…
Они взяли извозчика и, не выпуская из виду толстяка и молодого, быстро мчавшихся на маленьких санях, поехали за ними.
— Позвольте узнать ваше имя и фамилию! — подойдя к толстяку, аппетитно уписывавшему в трактире селянку, спросил виденный нами на вокзале мужчина в пальто.
— Это зачем вам и кто вы?
— Не ваше дело: я у вас спрашиваю имя, фамилию и звание.
— Как, черт побери, не мое дело? Да ведь имя-то мое, так, значит, мое и дело… Вася!
— А? — не глядя на него, бросил спрашиваемый, продолжая что-то быстро писать на полулистке бумаги.
— Ну-с, отвечайте…
— Да на каком основании вы спрашиваете?
— Вот на каком. — «Пальто» вынул из кармана свою фотографическую карточку за стеклом, с надписью, и показал ее.
— Ну так
— Если не ответите, я вас обоих приглашу куда следует…
— Что такое? — кончив писать и складывая бумагу, обратился Вася.
— Позвольте узнать, что вы написали?.. Дайте бумагу…
— Вася, что же это? Я ровно ничего не понимаю… Нас хотят пригласить «куда следует»… За какие такие радости?
«Вася» посмотрел на карточку, потом на «пальто» и расхохотался…
— Э-эх, горе! Нате, читайте!..
«Пальто» с жадностью начал читать… Лицо его изменялось все более и более, и, наконец, он, низко поклонившись, рассыпался в извинениях и вышел на улицу, где ждал его и чуйка:
— Ну, распорядился об?..
— Кукиш с маслом распорядился об… ты все, дурак, виноват!.. Убийцы, убийцы!.. Приезжие убийцы!.. Еще слава богу народ не скандальный, а то было бы…
— А кто же? Откуда они все знают до подробности? — Откуда? Были там и знают… Разнюхали!.. Читал
я их заметку… То есть так расписал, так расписал, будто собственноручно убивал и грабил, до последней мелочи… Положение трупа, величина раны и даже самый предсмертный стон изображен… все!
— Да кто же они? Кто?
— Кто? Кто? Репортеры газетные, вот кто!..
НОВОЕ СЛОВО
Иванов запер дверь, чтоб ему не мешали, сел за стол у окна, вынул из толстого портфеля лист бумаги и сел писать, склонив голову набок и оттопырив губы.
«Сегодня в семнадцать часов, пятнадцать минут пополудни при производстве штукатурных работ в ремонтируемом трехэтажном доме, арендуемом частным предприятием пищевиков Л. Ч. Д. на углу Трибунной улицы и Кислощейного переулка, обвалились леса, при чем произошло упадение 12 человек рабочих».
Иванов остановился и шмыгнул носом.
— Упадение?.. Упадение… — подумал он, подняв голову и отыскивая на потолке решение затруднившего его ум вопроса.
— Упадение… Как-то… неловко… Будто и некультурно… У-па-де-ни-е… Ах, надо упадание.
Иванов переправил «е» на «а».
— Ну-с, упадание… Н-да-с… И это что-то как будто не так… Это нельзя… В данном случае невозможно сказать: упадание. Это значит упадали, да не упали совсем… А тут телесное повреждение со смертным случаем… Как же быть? Гм…
Задумался.
— Сегодня произошло упадание… упадение… Постой!.. Постой!.. Произошел… падеж… Это лучше будет… Да, теперь верно: падеж… На-ко вот из-за
какого-то пустого слова приходится использовать ножичек.
Вынул ножичек, открыл, дохнул на него, полюбовался яркой сталью, выскоблил осторожно слово «упа-дание», вместо него написал «падеж» и стал читать вслух:
— …Произошел падеж двенадцати человек… И опять задумался.
— Падеж? Словно падеж скота… Нет, не годится. Надо что-нибудь другое измыслить. Падеж… Упадок… Упадутие… произошло падалище… Тьфу!