Сочинения в двух томах. том 1
Шрифт:
Я невольно возражаю:
— Да, знаю… И сказал вам об этом когда-то у госпожи Эризиан, которая умоляла нас отказаться от наших прогулок. Тогда вы запретили мне говорить об осторожности. Что изменилось с тех пор?
Она тревожно смотрит на окно, откуда, несомненно, за нами шпионят серые глаза.
— Ничего не изменилось… Но я чувствую, что надо мною носится какая-то опасность и что с каждым днем она ближе. Пощадите меня, друг мой!
Меня охватывает внезапное волнение. Я ничего не отвечаю. Поцеловав еще раз протянутую мне руку, я спускаюсь с лесенки. Каик стоит у нижней ступени.
— До свиданья… Когда?
— Подождите!
— Дур!
Это я кричу каикджисам, которые покорно останавливаются. Но леди Фалклэнд переменила намерение и делает жест рукой.
— Нет!.. Невозможно. Здесь не могу… Я сошла с ума. Но я вам скажу потом… Я обещаю, что скажу… Мы увидимся в Стамбуле. Я вам напишу, ждите моего письма. До свидания!
XXVIII
— Стамбул, «иок», Осман: Бейкос!
Нет, я не хочу возвращаться в Стамбул. Схватка с шотландкой разгорячила мне кровь, и я как раз в таком настроении, какого желал. Сегодняшнюю ночь хочу я провести в моем турецком домике в Бейкосе. Каприз…
Но каприз сентиментальный. Сегодня утром старая и благообразная армянка снова принесла мне письмо на бумаге с золотым обрезом. И я знаю, что сегодня моя маленькая турчаночка одна в доме — совершенно одна: мать в Стамбуле, а отец Бог знает где…
Короче, ничто не помешает обмену двух фантазий.
…Меня будут ждать весь вечер на шахнишире, и, если только мой каик придет засветло и его можно будет узнать, все пойдет отлично, все будет легко. Я сначала пройду в свой дом и подожду, чтобы стало совершенно темно. Потом бесшумно выйду через заднюю дверь, останется только перескочить через низенькую стену сада. Больше ничего. В саду кто-то будет ждать…
Кто-то. Маленькая, закутанная в вуаль девочка, с сильно бьющимся сердцем… Чего ждет от меня этот ребенок, прельщенный, быть может, всего лишь моим голубым доломаном и тем таинственным ореолом, которым всегда окружен иностранец в женском уме и сердце. Это свидание будет целомудренным до последней степени!
Двенадцать часов по турецкому времени. Солнце только что село. Мы подъезжаем и еще засветло пройдем под шахниширом… Небо багряно-золотое, холмы аметистовые, море окутано прозрачной дымкой, смягчающей все контуры и краски; чистый, теплый, почти летний воздух опьяняет… Каикджи гребут медленно, мягко ударяя веслами по воде…
Увы! Может быть, там, в плену, леди Фалклэнд под ненавистным взглядом соперницы вздыхает о моем каике, свободном среди широких вод Босфора… Как хотелось бы мне в это мгновенье держать в своей руке ее маленькую ручку…
Над водой слышится легкий шорох: стая ласточек проносится мимо так быстро, что я не успеваю их разглядеть сквозь туман.
Бейкос. Мы подъезжаем. Стекла шахнишира затянуты густыми занавесками. Поджидают меня или нет? Может быть, не заметят, отвлекшись чем-нибудь на секунду? По моей просьбе Осман затягивает одну из моих любимых турецких песен, которые и плачут, и смеются в одно время. Это будет служить сигналом…
Мой дом. В нем ничего не изменилось. Как быстро пролетели пять недель!.. Я сажусь. Мне кажется, я вернулся после недолгой прогулки. Я у себя, дома. Дома! На улице Бруссы у меня нет этого ощущения. В Перу я — чужестранец. Надо на зиму нанять в Стамбуле такой же домик, как этот…
Ковры
Окна на еврейском берегу освещаются одно за другим. Ночь все темнее и темнее.
…Гарем. Сейчас я буду в гареме, и приключение будет гораздо менее опасным, чем я предполагал всегда. Тем хуже, впрочем!..
Любовь турецкой женщины — нечто немыслимое, если верить всем константинопольским дипломатам и финансистам! «Что такое? Европеец — любовник турчанки? Друг мой, что вы вообразили? Это безумие… История с Азиадэ? Басни, хвастовство!.. Ну, подумайте: у нас, европейцев, живущих в Константинополе постоянно, а не появляющихся проездом, как вы, разве у нас бывают любовницы-турчанки?» Еще бы! Все эти господа избегают жить в Стамбуле и Азии; они замыкаются в Пере и живут в ней безвыездно, и подлинная Турция им гораздо менее известна, чем она была известна мне до моего отъезда из Франции… Первый драгоман посольства, живущий в Константинополе более двадцати пяти лет, совершенно искренно уверял меня в том, что после захода солнца ни один дом в Стамбуле не имеет права освещать окон, выходящих на улицу! Он уверял в этом меня, который четыре раза в неделю ходит после полуночи пить душистый кофе в кофейню возле мечети Махмуд-паши, в самом сердце Стамбула. На огромных платанах там висят фонари, более чем достаточно яркие; и сотни две старых турок курят там свое наргиле, нисколько не заботясь о позднем часе.
Вы, обыватели Перы! Слушайте своими длинными ушами: сейчас я, случайный прохожий в вашей стране, я буду в гаремлике с глазу на глаз с турецкой женщиной или, что еще лучше или хуже, — с молодой девушкой, дочерью имама!
Над европейскими холмами почти совсем стемнело…
Бедное дитя! Нехорошо она поступает. Впустить в гаремлик неверного, неверующего гяура! Но разве она виновата? Она столько видела этих гяуров на улицах, в каиках, в экипажах — повсюду. Она видела также повсюду их женщин — женщин без вуалей, без стыда, без гаремлика — и все-таки уважаемых, пользующихся почетом… Она больше ничего не понимает. Она перепутала все законы морали. Где добро, где зло? Неизвестно…
О, Мехмед-паша! Вы хорошо объяснили мне все это…
Темная ночь. Пора. Не нужно заставлять девочку слишком долго ждать в ночном саду, где, несомненно, бродят привидения…
Вперед!.. В конце концов предприятие сопряжено все-таки с некоторым риском как для франка, так и для турчаночки. Мгновенный удар ножа какого-нибудь слуги, слишком верного законам Корана, — и готово! Опасность облагораживает все.
Мои каикджи спят. Я неслышно выхожу из дома. Мой садик, моя калитка, потом деревенская улица, вымощенная огромным булыжником. Ни души. Это хорошо. Кладбищенская тишина. Нигде ни одного подозрительного огонька, не считая трех освещенных окон вдали, в незнакомом деревянном домике, ни одной пугающей тени за прозрачной тканью занавесок. Никого. Полная безопасность. Вот низенькая стена…