Сочинения в двух томах. том 2

Фаррер Клод

Наконец тысяча саженей обратились в пятьсот, потом в двести, потом стали меньше ста. Фрегат уже обогнал галион. Тома, увидев корму противника, еще сильнее придержался к ветру, чтобы занять, как он хотел, положение прямо перед вражеским носом. Такой маневр ясно говорил о враждебных намерениях фрегата. Испанский капитан сразу сбросил свое оцепенение. Придержавшись сам, чтобы избежать ловушки, он живо поднял большое кастильское знамя и подкрепил его пушечным выстрелом. Это служило приглашением корсару показать свой флаг. Но Тома Трюбле, считая, что этому еще не время, не захотел этого сделать, так же, как не захотел обнаружить свою батарею, все еще хитро прикрытую парусиной. Поэтому он, не колеблясь, поднял красивый кастильский флаг, совершенно подобный флагу, поднятому на линейном корабле, затем спустил свои бром-брамселя на гитова брамселя, как бы для того, чтобы отсалютовать кораблю и сблизиться с ним настолько, чтобы можно было переговариваться. Для того

чтобы еще лучше отметить свои мирные намерения, он не забыл взять в руку рупор и даже приложить его ко рту, повернушись к галиону. Впрочем, он ограничился лишь жестом и ничего не сказал, не зная, о чем говорить. Но испанец поддался на эту удочку и оказался настолько глуп, что потерял все это драгоценное время, которое Тома, в свою очередь, сумел использовать.

Действительно, в следующую минуту «Горностай», неожиданно обрасопив передние реи, стал поперек галиона и лег в таком положении в дрейф. Остальное потребовало времени меньше, чем нужно даже для рассказа. Парус, скрывавший батарею, был сорван; испанский флаг соскользнул с кормового флагштока и его сменил страшный малуанский флаг — голубой, пересеченный белым крестом, червленый в вольной части. В жерлах пушек, направленных на линейный корабль, блеснуло десять огненных языков, и бортовой залп, просвистев среди мачт и снастей, как рукой снял пирамиду парусов, возвышавшуюся над галионом, которая вмиг растаяла и рухнула, как снег на солнце. Тогда на вражеском судне, с одного конца до другого, поднялся яростный воинский клич, и много вооруженных солдат бросилось к борту, чтобы сражаться мушкетами, раз ни одно из их прекрасных бронзовых орудий не могло ответить корсару. Но молодцы «Горностая» не страшились никакого орудия, ни в испанских, ни в любых других руках. К тому же, рассеянные по всему фрегату, под защитой портовых ставней и коек, сложенных в кучу, стреляя не торопясь и не приходя в ярость, они имели решительное преимущество перед испанскими солдатами, которые столпились на носу своего корабля, открытые вражеским выстрелам, мешая друг другу и рыча от ярости. Так что через несколько мгновений палубак и шкадук галиона оказались сплошь усеянными трупами, тогда как на борту корсара все еще были невредимы.

Видя это, матросы Сен-Мало решили, что победа обеспечена, и даже трое или четверо смельчаков решились крикнуть: «На абордаж!» Это могло бы кончиться для них плохо, так как Тома Трюбле не любил шутить с дисциплиной. Он ставил безусловным требованием, чтобы во время боя ни один рот, кроме его собственного, не издавал ни звука. На счастье смельчаков, возвысивших голос, Тома, задерживаемый на ахтер-кастеле желанием руководить сражением с более высокого места, не слышал их криков. И пришлось уже Луи Геноле, следившему за мушкетной стрельбой, навести порядок, что он и сделал со своем обычной умеренностью, размозжив пистолетным выстрелом всего лишь одну голову. Все же этого оказалось достаточно для водворения порядка. И сражение продолжалось без всяких инцидентов.

Стрельба с галиона постепенно затихла, после того как почти все солдаты, рассеянные по всему огромному судну, пали под выстрелами корсаров. И огонь с фрегата также прекратился, так как малуанским молодцам уже не в кого было стрелять. Испанец стоял неподвижно, как будто после кораблекрушения. Из его шингатов и ватервейсов стекали маленькие красные ручейки, и море вокруг окрашивалось в пурпур. Тома, видя столько крови, решил, что враг близок к сдаче. И, решившись тогда ускорить событие, он собственными руками взял у рулевого румпель и стал им так управлять, что «Горностай» столкнулся с галионом и слился с ним такелажем, вражеский бушприт при этом проскочил в грот-ванты фрегата. Тогда Тома Трюбле, бросив румпель с криком: «Братья за мной!» — держа саблю в одной руке, пистолет в другой, кинжал в зубах, первый бросился на абордаж.

Однако же на галионе было гораздо больше пятисот или шестисот человек: солдат и матросов. Галион, как потом выяснилось, грузился в Сиудад-Реале, очень богатом городе Новой Гренады. Он держал путь к Севилье в Андалузии, имея на борту, кроме большого числа разного рода пассажиров, две отличные роты испанской инфантерии, т. е. около четырехсот прекрасно вооруженных пехотинцев. К ним надо было присоединить еще и команду, т. е. триста сорок матросов, восемьдесят добровольцев, сто десять солдат и сто четыре сухопутных и морских офицера и унтер-офицера разных чинов. Общее их число превосходило тысячу бойцов, большая часть которых была готова сражаться до последней капли крови. Мушкетная стрельба корсаров в начале сражения вывела из строя не больше ста пятидесяти человек, что совсем немало, если вспомнить, что у малуанцев было меньше ста стрелков.

Поэтому, едва Тома Трюбле в сопровождении тридцати матросов, ступил на вражеский бак, как из трех широко раскрытых люков, служивших для прохода на верхние и нижние батареи, хлынуло три потока вооруженных людей, которые, как горящая лава стали растекаться по всему галиону и со страшной яростью бросились навстречу нападающим. Без сомнения, как

ни храбры были корсары, они не выдержали бы этого натиска, если бы их счастливая звезда и Пресвятая Дева, к которой они благочестиво взывали, не дали им, по счастливой случайности, большого преимущества в позиции: действительно, испанцы могли достигнуть бака или фок-кастеля только очень узкими проходами, справа и слева от фок-мачты. Эти проходы, и всегда-то настолько узкие, что в них трудно было развернуться четверым, были в данное время прекрасно забаррикадированы всем тем такелажем, который упал под ударом корсарских пушек: реями, парусами, связками троса, кучами снастей и разными обломками. Это создавало нечто вроде блиндажа, к которому Тома и его молодцы поспешили прибавить в качестве фашин те пять или шесть десятков трупов, которыми усеян был весь бак.

И тогда началось чудовищное сражение.

Толпа испанцев, вне себя от злобы и жажды мщения, тем сильнее разъяренная, что поневоле так долго сносила смертоносный огонь корсаров, не будучи в состоянии действенно отвечать, и вынужденная в бессилии видеть, как падают в ее рядах один за другим храбрые товарищи, с такой стремительностью и с такой отвагой бросилась на приступ бака, что, казалось, никакое укрепление не выдержит подобной атаки. Но за простой баррикадой, образованной упавшим такелажем и трупами убитых, стоял Тома со своими молодцами. И первый натиск, как он ни был ужасен, оказался начисто отраженным. Корсаров уже было не тридцать, а шестьдесят или восемьдесят, так как Луи Геноле, быстрый как молния, увидев опасность, которой подвергались его капитан и братья по оружию, бросился им на помощь со всем, что оставалось здорового на борту «Горностая». И теперь, на этом узком пространстве вокруг фок-мачты галиона, малуанцы продолжали сражаться, один против десятерых, веря в свою победу.

И она осталась за ними. Кто сможет передать, ценою каких подвигов? Кто сможет изобразить небывалое зрелище, которое представляли эти два человека — Тома Трюбле и Луи Геноле, — из которых каждый защищал один из узких проходов, каждый командовал и руководил горсточкой своих товарищей, имея против себя несметную толпу врагов, беспрерывно нападающих, беспрерывно отражаемых, снова кидающихся в атаку, снова отбрасываемых, в то время как трупы их образовали уже целый холм у подножия блиндажа, растущий с каждым приступом. После многих тысяч смертоносных ударов холм из трупов сделался выше блиндажа, защищавшего бак. И испанцам для сражения надо было бы тогда перелезать через него. Но они потеряли мужество, и тогда сами малуанцы, увлеченные собственной отвагой, победно перескочили через это препятствие и обратили в бегство перепуганного врага. Открытые еще люки поглотили отступающие толпы испанцев. И Тома, и Луи, продолжая убивать, увлекли своих матросов в погоню за беглецами. Палуба огромного корабля превратилась в арену ужасной бойни, по которой текли кровавые потоки. И Луи Геноле, два раза поскользнувшийся и упавший в эту густую кровь, бежал теперь обагренный с головы до ног. А Тома Трюбле, сломавший об испанские кости три шпаги, кинжал и рукояти всех своих пистолетов, взмахивал теперь двумя огромными топорами и сражался так, как сражаются дровосеки против дубов.

VIII

С оборванного фала флагштока галиона упал огромный кастильский флаг. И Тома Трюбле, ужасный в своей победе, растоптал блестящую ткань. Осторожный перед битвой и яростный во время сражения, он как всегда опьянялся мало-помалу воинственным пылом и становился похож в конце концов на неукротимого тигра. Даже разгром врага не мог остановить его ужасных порывов. По-видимому, все уже было кончено: победители занимали палубу корабля и батареи; сбившиеся в кучу побежденные теснились в отчаянии на дне трюма, откуда слышались бессильные стоны ужаса вперемежку с мольбами и криками о пощаде. Но тем не менее непреклонный Тома Трюбле продолжал громить гранатами эти жалкие остатки испанского экипажа. В то же время раненых на палубе беспощадно добивали и бросали за борт вместе с трупами. Избиение не прекращалось. Один только Луи Геноле, скрестив руки и опустив голову, не принимал в нем участия и прогуливался в стороне по фор-кастелю галиона, все еще сцепленного своим бушпритом с фрегатом. Иногда Геноле осматривал небо и горизонт вокруг себя, как будто следя за погодой или появлением новых врагов. Действительно, помощник, внимательный, как и всегда, в то время, как остальные упивались резней, стоял на страже.

Наконец бойня прекратилась. Из тысячи воинов, числившихся когда-то на галионе, оставалось не больше трехсот. Убедившись в том, что у них не осталось оружия, их, как баранов, загнали в глубокий трюм — их последнее убежище. Часовые, с мушкетами в руках, были поставлены сторожить все выходы на палубу, которые, ради большей безопасности, закрыли железными решетками. После этого все, казалось, было в порядке. И Тома Трюбле, все еще дрожащий и размахивающий двумя окровавленными топорами, решил, что для окончательного овладения побежденным судном надо пойти в кают-компанию ахтер-кастеля и забрать судовые бумаги и другие документы, которые там должны находиться.