Сочинения в двух томах. Том первый
Шрифт:
— Принеси нам вина, Алоиз, — сказал тайный советник. — Мы пойдем в библиотеку. — Он обернулся к племяннику: — Ты у меня переночуешь? Или кучеру подождать?
Студент покачал головою:
— Ни то ни другое. Я вернусь в город пешком.
Они пересекли двор и вошли в длинный дом с левой стороны. Это была, в сущности, одна громадная зала и рядом с нею крохотная передняя. Вокруг по стенам стояли длинные бесконечные полки, тесно уставленные тысячами книг. На полу стоял низкий стеклянный ящик, наполненный римскими раскопками. Много гробов и могил было опустошено и разграблено. Пол покрывал большой ковер. Стояли два письменных стола, несколько кресел и диванов. Они вошли. Тайный советник бросил деревянного человечка на диван. Они зажгли свечку, сдвинули два кресла и сели. Лакей откупорил пыльную бутылку.
— Можешь идти, — сказал профессор, —
— Ну? — обратился он к племяннику.
Франк Браун выпил вина, потом взял деревянного человечка и начал играть с ним. Тот был еще влажен и, по-видимому, слегка гнулся.
— Он гнется, — пробормотал Франк. — Вот глаза — два глаза. А вот нос. Ясно видны очертания рта. Посмотри-ка, дядюшка, видишь, как он улыбается? Руки будто скрючены, а ножки срослись до колен. Странная штука! — Он поднял его и начал вертеть во все стороны. — Осмотрись здесь, Альрауне! — воскликнул он. — Здесь твоя новая родина. Здесь ты больше подходишь — к господину Якобу тен-Бринкен, — гораздо больше, чем к дому Гонтрамов.
— Ты старый, — продолжал он, — тебе четыреста, может быть, шестьсот или еще больше лет. Твоего отца повесили, он был, наверное, убийцей или вором или просто сочинил сатиру на какого-нибудь важного господина в панцире или в рясе. Безразлично, в сущности, что он сделал, — он был преступником в свое время, и они распяли его. Тогда он изверг свою последнюю жизнь и зачал тебя, тебя, странное существо. А мать-земля приняла это прощание преступника в свое плодотворное чрево, таинственно забеременела тобою и родила. Она, исполинская, всемогущая, — родила тебя, жалкого, уродливого человечка! — и они тебя вырыли в полночь у креста, дрожа от страха, произнося таинственные неистовые заклинания. А ты, заметив впервые свет луны, увидел своего отца, который висел над тобою: сломанные кости его и гниющее тело. А они взяли тебя, те самые, которые казнили его, твоего отца. Взяли тебя, принесли домой: ты должен был дать им богатство! Яркое золото и молодую любовь! Они знали прекрасно: ты принесешь с собою несчастия, болезни, бедствия и, в конце концов, жалкую смерть. Знали это прекрасно, а все-таки вырыли тебя и взяли с собою, они соглашались на все за любовь и за золото.
Тайный советник заметил: «У тебя богатое воображение, мой дорогой. Ты фантазер!»
— Да, — ответил студент, — пожалуй, что так. Но ведь и ты фантазер.
— Я? — засмеялся профессор. — Кажется, моя жизнь протекла довольно реально.
Но племянник покачал головою: «Нет, дядюшка, не совсем-то реально. Только ты называешь реальным то, что другие называют фантазией. Подумай обо всех твоих опытах. Для тебя они нечто большее, чем простая игра, они те пути, которые когда-нибудь приведут тебя к намеченной цели. Нормальный человек никогда бы не дошел до твоих мыслей: только фантазер может быть способен на это. Только горячая голова, только человек, в жилах которого течет кровь, горячая, как кровь всех тен-Бринкенов, только такой человек может отважиться сделать то, что ты теперь должен совершить».
Старик перебил его, недовольный, но все же слегка польщенный:
— Ты фантазируешь, мой дорогой, ты даже не знаешь, захочется ли мне вообще совершить то таинственное, о чем ты сейчас говоришь. Хотя, впрочем, я все еще не понимаю тебя.
Но студент не уступал. Его голос звучал твердо, уверенно и убежденно.
— Нет, дядюшка, ты это сделаешь, я знаю, что сделаешь. Сделаешь уже потому, что ты единственный человек во всем мире, который может это сделать. Правда, есть несколько других ученых, которые производят сейчас те же опыты, что и ты, которые, быть может, так же далеки, как и ты, а быть может, даже и дальше. Но они все нормальные люди, сухие, деревянные, — люди науки. Они бы меня высмеяли, если бы я пришел к ним со своей идеей, назвали бы меня дураком. Или выбросили меня за дверь, потому что я осмелился прийти к ним с такими вещами, — с такими идеями, которые они называют безнравственными, аморальными и кощунственными. Идеями, которыми опровергаются все законы природы. Но ты не такой, дядюшка, совсем не такой! Ты не будешь надо мной смеяться и не выбросишь за дверь. Тебя это так же заинтересует, как заинтересовало меня. И поэтому-то ты — единственный человек, который способен на это.
— Но на что же, на что, черт побери? — воскликнул тайный советник.
Студент поднялся, наполнил до краев оба бокала. «Чокнемся, старый колдун, — сказал он, —
Он пододвинул большое кресло: «А теперь, дядюшка, слушай, что я буду говорить. Тебе надоело, может быть, мое длинное вступление, не сердись. Оно помогло мне собрать мысли, конкретизировать их, чтобы я мог объяснить тебе все ясно и просто. Я думаю так: ты должен создать существо Альрауне, должен воплотить в действительность странное предание. Не все ли равно, что это суеверие средневековой фантазии, мистическая сказка древности? Ты сумеешь превратить старую ложь и новую истину! Ты создашь ее: она восстанет ясная в сиянии дня, доступная всему миру, — и ни один профессор не сможет ее отрицать. Слушай же, как ты должен это сделать!
Преступника, дядюшка, найти очень легко. По-моему, безразлично, умрет ли он на эшафоте или на кресте. Мы прогрессивные люди. Тюремный двор и наша гильотина гораздо удобнее. Удобнее и для тебя: благодаря твоим связям не трудно найти дорогой материал и вырвать у смерти новую жизнь. А земля? Ведь она лишь символ, она — плодородие. Земля-это женщина, она вскармливает семя, которое повергается в ее чрево, вскармливает его, дает взрасти, расцвести и принести плоды. Так возьми же то, что плодородно, как земля, как мать-земля, — возьми женщину. Но земля также и вечная проститутка — она служит всем, она вечная мать, она вечно-готовая женщина для бесконечных миллиардов людей. Никому не отказывает она в своем развратном теле: каждому, кто хочет овладеть ею. Все, что имеет жизнь, оплодотворяет ее чрево, оплодотворяет тысячи и десятки тысяч лет. И поэтому, дядюшка, ты должен найти проститутку, — должен взять самую бесстыдную, самую наглую из всех, должен взять такую, которая рождена для разврата. Не такую, которая продает тело из нужды, которую кто-нибудь соблазнил. Нет, не такую. Возьми женщину, которая была проституткой еще тогда, когда училась ходить, такую, которой позор ее кажется радостью и для которой в нем только и жизнь. Ее чрево будет такое же, как чрево земли. Ты богат — ты найдешь, наверняка найдешь. Ты и сам ведь не школьник в таких вещах, ты можешь дать ей много денег, купить ее для этого опыта. Если она будет действительно подходящей, она будет покатываться со смеха, прижмет тебя к своей жирной груди и зацелует от радости, ибо ты предложишь то, чего не предлагал ей ни один человек-до тебя! Что нужно делать потом, ты знаешь лучше меня. Тебе удастся сделать с человеком то же самое, что ты делаешь с обезьянами и морскими свинками. Нужно быть только готовым уловить тот момент, когда голова преступника, изрыгая проклятия, отделится от туловища».
Он вскочил, облокотился на стол и пристально, пронизывающе посмотрел на старика. Тайный советник поймал его взгляд и быстро отпарировал. Все равно как грузная, кривая турецкая сабля, скрещивающаяся с ловким флореттом.
— Ну а потом, племянник? — сказал он. — Что потом? Когда ребенок родится на свет? Что будет тогда?
Студент задумался. Потом ответил медленно, точно отчеканивая каждое слово:
— Тогда-у нас будет — волшебное существо.
Голос звучал тихо, но звучно и гибко, точно звуки скрипки.
— Мы увидим тогда, сколько правды в древнем предании. Сможем заглянуть в глубочайшие тайники природы.
Тайный советник открыл было рот, но Франк Браун прервал его, не дав говорить.
— Тогда мы увидим, есть ли действительно что-нибудь, что сильнее всех известных нам законов. Мы увидим, стоит ли жить этою жизнью — стоит ли нам ею жить.
— Стоит ли нам? — повторил профессор.
Франк Браун ответил: «Да, дядюшка, — нам! Нам, тебе, мне и тем нескольким сотням людей, которые стоят над жизнью. И которые все же принуждены идти по дороге, которою идет огромное стадо».
Он вдруг резко спросил: «Дядюшка, ты веришь в Бога?»
Тайный советник нетерпеливо передернул губами. «Верю ли я в Бога? При чем тут это?»
Но племянник настаивал на ответе, не давая времени даже подумать: «Отвечай же, дядюшка, отвечай: веришь ли ты в Бога?» Он нагнулся к старику и не сводил с него глаз.
Тайный советник ответил: «Какое тебе дело до этого? Своим разумом — после всего того, что я изучил и открыл, — я, безусловно, в Бога не верю. Разве только чувством, но ведь чувство-это нечто, совершенно не поддающееся контролю, нечто!»