Сочинения в двух томах. Том второй
Шрифт:
— Вы не должны, господа представители печати, — говорила докторша, — воображать, что все это очень опасно. Одна из ежедневно проделываемых операций. В нашем случае выздоровление шло с изумительной быстротой. Затем в течение целых месяцев мы питали пациентку семенными железами. Слово «питали» прошу не понимать буквально. Семенные железы — человеческие, так как обезьяньи слишком дороги и употребляются только для рекламы, — вводились под кожу в спину или в бедро. Тело рассасывает их очень быстро… Что вы говорите, милостивый государь? Говорите яснее!
Позади поднялся толстый журналист.
— Я хотел бы знать, откуда вы получали железы?
— Нет ничего легче, — последовал ответ. — Вот небольшое объявление, помещенное нами в некоторых очень распространенных газетах: «Клиника ищет сильного, здорового во всех отношениях молодого человека за хорошее
— Я стал беднее еще одной надеждой! — крикнул какой-то остряк, и по рядам пронесся отклик — многие засмеялись.
— Если она будет так продолжать, — проворчал Фальмерайер, — то создастся настроение вечера за кружкой пива. А ведь у нее одно только честолюбие: заставить признать себя человеком науки, получить кафедру, прослыть в своем кругу первой среди равных. В сущности она плюет на печать, но считает необходимым впрячь ее в свою колесницу. Подождите — она рассорится и с теми, и с другими!
— Эта первая операция, — продолжала Рейтлингер свою речь, — выполненная моим лучшим ассистентом с чрезвычайной умелостью и полным успехом, закончилась. Выздоровление шло прекрасно, но одно обстоятельство побудило нас искать помощи в другом направлении. Вряд ли стоит говорить, что сейчас же после прибытия пациентки в мое учреждение я просила ее письменно подтвердить, что она согласна на все, что может произойти. К сожалению, уже после первой операции выявилась тяжелая психическая депрессия, хотя больная и проявляла все время изумительную, быть может, большей частью и бессознательную, волю к выздоровлению. Она явилась ко мне добровольно, но ее окончательное решение было связано с чрезвычайно тяжелой душевной борьбой, которая после полной экстирпации обострилась почти до невыносимых мучений. Мы попытались успокоить ее всеми бывшими в нашем распоряжении средствами, но только с кратковременным успехом.
Тогда одна из моих сиделок, сестра Гертруда, — и я теперь ее искренне благодарю, так как счастливый исход в немалой степени надо приписать ее умелому уходу, — сестра Гертруда рассказала мне о некоем докторе Бэла Араньи из Будапешта, пользующемся в своем тесном кругу репутацией особо сильного гипнотизера. Я пригласила его. Уже в первый сеанс он достиг того, к чему мы напрасно стремились: полнейшего успокоения. Его метод был прост почти до смешного. Он внушал пациентке, что она должна забыть все, что с ней произошло и произойдет. Она сохраняла свою память, но все, имевшее какое-либо отношение к опыту, объектом которого она послужила, совершенно исчезло из ее мозга. Это внушение сохраняло силу несколько недель. Доктор Араньи приезжал через определенные промежутки времени, чтобы его возобновлять. Только в короткие моменты, когда он не мог по нашим депешам тотчас же выехать, беспокойное состояние вновь проявлялось. Тогда мы прибегали к помощи усыпляющих и успокаивающих средств, обыкновенно действовавших короткий срок. Хотела бы добавить, что со скополонином мы получали определенно плохие, зато с интравенозными впрыскиваниями бромистых препаратов — очень хорошие результаты. Но, как сказано, это были только небольшие вспомогательные средства. Главным же образом нам оказало помощь внушение в бодрствующем состоянии, применяемое венгерским врачом. Таким путем пациентка в течение целого года жила в сумеречном состоянии сознания. Еще и теперь она совершенно не осведомлена о том, что с нею произошло. Однако скоро она полностью придет в сознание, но это пробуждение в образе мужчины будет не внезапным, а весьма медленным и постепенным.
Я забежала вперед, милостивые государи. Первая основная операция уничтожила женский момент,
Речь шла о симбиозе — о величайшем и в то же время опаснейшем симбиозе, который когда-либо был осуществлен. К сведению журналистов: симбиоз — это совместная жизнь двух новых существ. Вы сейчас поймете, что имелось в виду в нашем случае. Недавно все газеты обошла небольшая история, которую многие из вас, наверное, читали. Молодая и красивая американская миллионерша повредила себе ухо при автомобильной катастрофе. Она желала получить новое ухо и назначила цену. У имевшихся кандидаток нашли самое красивое и наиболее подходящее ухо. Оно было отрезано наполовину и этой половиной пришито даме. Женщин прибинтовали одну к другой. Особенно тесно прибинтованы были обе головы. В то время как ухо в своей верхней половине приживалось к новой владелице, оно продолжало питаться нижней половиной от старой владелицы. Когда верхняя часть хорошо приросла, ухо полностью отделили в нижней части. Женщин разделили. Ухо быстро зажило, а продавщица впредь должна была довольствоваться одним ухом. Это простой и уже вполне обычный случай человеческого симбиоза. Маленький холмик крота, которому мы противопоставили гору Эверест. Доктор Фальмерайер находится здесь. Он лично доложит вам об этой части нашего эксперимента.
Фальмерайер поднялся с пальмовой кадки, пошел вперед и вступил на эстраду. Он говорил сухо и деловито, не обращая ни малейшего внимания на прессу. Рейтлингер подала ему один листок с кафедры. Он начал, как и она, с чтения анамнеза о состоянии танцора Иво.
— Должен оговориться, — продолжал он, — что я приступил к моей работе с величайшим скептицизмом. Если она мне, в конечном счете, и удалась, то должен за это благодарить гораздо в меньшей степени мое умение, чем беспримерную удачу. Во всяком случае, эксперимент удался. Тем самым доказана его возможность. Я сделал длительную трансплантацию, перенес семенные каналы и весь аппарат с мужского организма на женский. Вследствие длительности работы нельзя было удовлетвориться бинтами. Я должен был на время симбиоза, потребовавшего почти четыре недели, точнее, двадцати шести дней и трех часов, соединить оба тела отвердевшей гипсовой повязкой. Это загипсование было полным, оно охватывало даже руки, так как надо было предупредить малейшее движение. То, что оба пациента выдержали эту длительную неподвижную трансплантацию без дурных последствий, доказывает удивительную силу сопротивляемости совершенно здоровых людей.
Доктор перешел к подробностям, точнейшим образом описав свою операцию. Представители прессы перестали делать заметки, устремив на врача широко раскрытые глаза. Некоторые побледнели. Толстый человек, стоявший сзади у стены, вытер со лба холодный пот. Только маленькая журналистка, сидевшая возле Яна, казалась совершенно незадетой. Ее карандаш бегал по бумаге. Ни одно слово не ускользнуло от нее.
— Вы на все это могли бы смотреть совершенно спокойно? — прошептал Ян. — Так, барышня?
— Почему бы и нет? — ответила она равнодушно. — Еще гимназисткой я должна была помогать моей матери на кухне и научилась там потрошить кур и чистить рыбу. Это ненамного аппетитнее.
И она продолжала записывать, как выглядели раны после окончательного отделения. Она не забыла ни одной детали, занося каждый штрих истории болезни на бумагу. Доктор Фальмерайер говорил быстро. Короткими фразами он рассказал о процессе выздоровления, только слегка коснувшись неожиданной кончины одного из пациентов.
— Таково было мое участие, — закончил он, спустился по ступенькам в зал и вернулся на свое место.
Гелла Рейтлингер приготовилась продолжить свой доклад, когда посреди зала поднялся один длинный журналист.
— Прошу извинения, — пробормотал он. — мне неясно, как… каким образом… когда…
— Яснее! Говорите! — поощряла его докторша. — Здесь можно не церемониться.
— Я имел в виду, — краснея, проговорил молодой человек, — как это возможно… Когда двое людей четыре недели лежат в твердой гипсовой повязке в симбиозе, то они должны же иногда… ну… отправлять естественные потребности… не так ли? Или же они ничего не елр и не пили?
Он быстро сел на место, довольным тем, что выговорил эти слова.