Сочинения в двух томах. Том второй
Шрифт:
Кто-то дотронулся до ее плеча. Она вскочила.
— Синьоре! — торжествовал оборванец. — Синьоре!
Она сошла со ступеньки и посмотрела кругом, но ничего не увидела. Мальчик побежал обратно через сад в дверь. Она услыхала, как он громко звал:
— Синьоре! Синьоре!
Затем пришел он. В белых ботинках, в белых штанах и рубашке, с пиджаком через руку. Высокий и белокурый, загоревший на солнце до красно-коричневого цвета. Вид — сияющий.
Она попыталась пойти навстречу, но зашаталась, удержалась на ногах, устремив на него взор.
Он
— Как — ты, Приблудная Птичка? — воскликнул он. — Боже мой, дитя мое, как ты выглядишь! — Он громко засмеялся. — Скажи, пожалуйста, ты окончательно, раз и навсегда отвыкла умываться? — Он увидел, как она слаба, обвил ее стан рукой и горячо поцеловал.
— Ян, — пыталась она что-то сказать, — Ян, я сейчас же пойду дальше, я только хочу…
Но она ничего не могла больше сказать и крепко ухватилась за него, чтобы не упасть.
— Антония! — крикнул он. — Констанца!
Две женщины выбежали из дома, старуха и молодая. Ян отдал им распоряжение, и втроем они потащили ее в дом. Эндри чувствовал?°как приласкал ее кузен и словно издалека слышала его голос.
— Ну, ну, Приблудная Птичка, это — ничего, ровно ничего. Все снова будет отлично!
Затем как будто наступил сон. Около нее были две женщины, они поднесли к ее губам стакан. В нем было вино. Она пила и ела, но не знала, что. Ее раздели — она сидела в ванне. Без рубашки — совсем без рубашки! Коричневые руки мыли и вытирали ее.
Она лежала в постели… Совсем тихо она прошептала:
— Теперь я лежу в кровати и сплю!
Ничего больше не было, кроме этого мягкого ощущения, ничего — в течение долгого времени… Драгоценнейший, глубочайший покой! И временами легкое пробуждение и снова приятное ощущение: «Теперь я лежу в кровати и сплю».
Открыв глаза и оправившись, она услышала какое-то прихлебывание. Перед нею стояла старая женщина. Она засмеялась, побежала и громким голосом крикнула:
— Синьоре!
Эндри осмотрелась. В комнате на мраморных плитах было много солнца. Окно стояло раскрытое настежь — около него вился виноград.
Вошел Ян.
— Как ты, Приблудная Птичка? — воскликнул он. — Ты проспала тридцать восемь с половиной часов. Скажи-ка, ты привезла с собою какие-нибудь вещи?
— Нет, — засмеялась она. — Даже ни одного носового платка.
Он вытащил из кармана свой и бросил ей.
— Возьми пока мой. Это — единственное, о чем я забыл. Я так и думал, что ты не заберешь с собою багажа. — Он указал на стул: — Это я купил с Антонией — платье, белье, чулки, ботинки, надеюсь, подойдет. Потом ты уж сама себе купишь, а на сегодня как-нибудь сойдет. А теперь поторапливайся, Приблудная Птичка, я жду тебя завтракать на террасе.
Старая Констанца помогла ей одеться. Затем пришла молодая, Антония, завязала ей ботинки и причесала волосы. Они много говорили, но Эндри поняла только одно слово: «Синьорина».
«Синьорина» — это была она. Она снова была барышней. Не должна
К завтраку подали белый хлеб и масло, сколько она хотела. Мед и мармелад, ветчина и яйца. На тарелке — свежие винные ягоды и большие персики.
Эндри рассказала кузену о своем бегстве. Сказала, что приехала только посоветоваться с ним. Она знает, что не может у него остаться, и уедет, как только он пожелает.
— Почему я должен отправить тебя обратно? — спросил он.
— Да из-за этой женщины, — сказала Эндри. — Она ведь меня здесь терпеть не будет.
Он изумленно взглянул на нее.
— Что за женщина не будет тебя здесь терпеть? Быть может, Антония? Или старуха Констанца?
Она выдержала его взгляд.
— Ты хорошо знаешь, кого я имею виду. Женщина, с которой ты живешь, — из кафешантана. Знаменитая артистка, с которой ты ездил в Париж и на Мадейру, которая тебе писала письма…
— Умолкни, Приблудная Птичка, — засмеялся он, — для одного раза этого слишком много. В доме у меня нет ни одной женщины, кроме прислуги. И на Мадейре был без всякой женщины, если ты не имеешь в виду одну англичанку, несколько со мной флиртовавшую. Она провела целых три дня там. В Париже — это так. Туда я брал с собой женщину. Правда, не из кафешантана, но из театра. То была маленькая актриса. Я обещал ей показать Париж, когда удачно сдам экзамены. За это она мне благоволила. Две недели пробыл я с нею, затем она должна была вернуться в театр. И писем, конечно, она не писала. К этому она была неспособна. Кроме одной видовой открытки я от нее никогда ничего не получал. Про какие письма ты говоришь, Приблудная Птичка?
— Про письма, которые ты получал в Войланде, когда мы ездили на травлю цапель. Ты всегда волновался, когда получал их. Бабушка и я — мы это хорошо заметили.
Он подумал:
— Ах, да! — воскликнул он, — конечно! Но они были совсем от другой. От одной дамы из бара. У каждого студента заводится роман с такой дамой или с кельнершей. Да-да, это была Энни из «Монополя»! Ты говоришь, я волновался? Вполне возможно, было чертовски трудно от нее отделаться приличным манером.
Эндри откинулась на спинку своего плетеного кресла. Как бабушка говорила, так и было. Он бегал за другими женщинами, подобно прочим мужчинам. Это находило и проходило. Она хорошо поняла это и тогда, а все же не так, как оно было.
— Что с тобой, Эндри? — спросил он.
— Ничего, ничего, — быстро сказала она. — Итак, я могу остаться?
Он подтвердил.
— Конечно, сколько хочешь. Ты не обязана ни стирать, ни заниматься рукоделием.
Немного помолчав, она спросила:
— И ты их нисколько не любил, этих женщин?
Он снова засмеялся:
— Конечно, я их любил — этих и еще парочку других в придачу. Только это, если хочешь знать, недолго длилось.
«И из-за этого, — подумала Эндри. — Из-за этого? Что именно? Да, этот ад в монастыре. Это — и…»