Сочинения в двух томах

Майков Аполлон Николаевич

Как Радойцу только увидали,

На него накинулись все двадцать:

«Эх, Радойца, чтоб те пусто было!

Что хвалился, мол, своих не выдам,

Отыщу, на дне морском достану!

Вот теперь сиди и хныкай с нами!»

Отвечал им удалой Радойца:

«Вы покуда знай молчите, братцы;

Уж сказал — вас выпущу на волю,

Не живой освобожу, так мертвый».

Как светало и взошло уж солнце,

Только слышат гвалт в тюрьме и крики:

«Чертов кус! Бекир-ага проклятый!

Что привел ты к нам еще Радойцу!

Околел он тут сегодня за ночь!

Убирай от нас его скорее».

Унесли Радойцу из темницы,

Приказал ага, чтоб схоронили.

На дворе народ толпится, смотрит,

И жена Бекира тоже вышла,

Поглядела да и молвит мужу:

«Господин мой, как уж там ты знаешь,

Только мне сдается — жив Радойца!

Ну как что недоброе затеял?

Испытать его бы не мешало.

Ты вели-ко накалить железо,

Припеки ему бока крутые,

Коли жив — поморщится, разбойник!»

Накалили докрасна железо,

Припекать бока Радойце стали —

Он лежит, не шевельнет и бровью.

На своем таки стоит Бекирша:

«Хоть убей меня, а жив бездельник!

Ты возьми-ко вот гвоздей железных,

Вбей ему по гвоздику за ногти, —

Тут посмотрим: шевельнется, нет ли!»

Принесли гвоздей, за каждый ноготь

На руках и на ногах вбивают:

Он лежит — ни-ни, не шевельнется,

Ни одним суставчиком не дрогнет.

Мало всё еще ехидной бабе.

«Разрази господь меня на месте, —

Говорит, — а жив-таки, собака!

Вот что сделай, — научает мужа, —

Ты скажи-ко кликнуть клич девицам,

Чтобы шли во двор к паше на праздник;

Пусть вокруг Радойцы пляшут коло,

А заводит коло пусть Гайкуна:

Знаю я мужскую вашу совесть, —

Коли жив — не стерпит, шевельнется!»

Собрались девицы, пляшут коло,

Вкруг Радойцы прыгают и ходят,

Впереди — красавица Гайкуна...

А Гайкуна уж была такая —

Бог с ней, право! — красота, что чудо!

Всем взяла — и станом, что твой тополь,

И лицом — заря с него не сходит,

А идет — так словно ветер в листьях

Шелестят шелковые шальвары!

Стало виться, развиваться коло;

Голоса девичьи загудели;

Мерно-звонко звякают червонцы;

Что весна вокруг Радойцы веет,

На лицо что жар полдневный пышет...

Будь-ко жив он — как бы застучало,

Как бы сердце у него забилось, —

Хоть одним глазком, а уж бы глянул!

Тихо, ровно вкруг идет Гайкуна

И с лица Радойцы глаз не сводит,

Только вдруг — вздрогнула, улыбнулась

И платочек — будто ненароком —

На лицо ему с плеча сронила

И плясать не стала: «Как ты хочешь, —

Говорит, — родитель мой любезный,

А постыдно тешиться над мертвым!»

И Бекир уважил дочку, тотчас

Приказал похоронить Радойцу;

Но старуха всё не унялася:

«Брось его по крайности ты в море!

Пусть съедят его морские гады!»

— «Всё одно!» — Бекир сказал, не спорил,

И велел Радойцу бросить в море.

Весел в этот день он сел за ужин:

«В первый раз, мол, в девять лет сегодня

С легким сердцем ужинать сажуся.

Девять лет мне не давал покоя

Этот вот анафемский Радойца!

Да — аллаху слава! — с ним покончил!

Завтра тех двадцатерых повешу!»

Только это он успел промолвить,

Глядь — а перед ним стоит Радойца,

Жив и здрав и с поднятою саблей!