Сочинения в двух томах
Шрифт:
Молоток возьму я свой,
Буду сечь я мрамор белый
У скульптора в мастерской.
А наскучит — повалюся
Я на паперти церквей
И калекой притворюся,
Мол, уродец с детских дней!
Стыдно, что ль? Пускай пеняют,
Что
А маркизы?.. Не узнают!
А узнают — прочь пойдут.
Что мне в них? Всегда от Нанны,
Будь в чести ль, в лохмотье ль я,
Я услышу: «Друг желанный,
Гость мой милый, я твоя!»
1845
«ВСЁ УТРО В ПОИСКАХ, В ПЕЩЕРАХ, ПОД ЗЕМЛЕЙ...»
Всё утро в поисках, в пещерах, под землей,
В гробницах, в цирках!.. Ну, пусть труд
свершают свой
Сопутники мои — этрурский антикварий
И немец, кропотун в разборе всякой стари!
Довольствуюся я, как славянин прямой,
Идеей общею в науке Винкельмана.
Какое дело мне до точности годов,
До верности имен! Голодный, я готов
Хоть к черту отослать Метелла и Траяна...
И жар невыносим! Вся выжжена земля!
Зеленых ящериц пугливая семья
Под листья прячется, шумя плющом руины;
Далекий горизонт в серебряной пыли...
А! вот под аркою старинною в тени
Домишко, слепленный из тростника и глины!
Прощайте! Ну, мой конь! вот берег! берег! в путь!
Ведь в этой хижине живет какой-нибудь
Потомок Ромула, Помпея иль Нерона!
Стучусь: «Э-ге! кто там! Signor padron! padrona!..»[25]
О Рим, о чудный край! Всё кажется здесь сном!
Передо мной стоит, с широкими косами,
Хозяйка стройная, с блестящими очами,
Со смугло-палевым классическим лицом
И южной грацией движений и улыбок...
А как роскошный стан изваян! как он гибок!..
Я с жадностью следил, как ставила она
Передо мною сыр с фиаскою вина...
«Вы замужем?» — «Мой муж уехал в город». — «Долго
О мнимой святости супружеского долга,
Что вообще любить не надобно мужей,
А сердцу выбор дать. Она сперва молчала
Иль с миной набожной серьезно отвечала:
«Так бог велит». Потом, вдруг пальчик свой прижав
К устам и глазками на угол указав,
Шепнула: «Завтра». Я взглянул на угол темный
И вижу: капюшон спустивши, тихо, скромно,
Храня смирения и умиленья вид,
Молитву набожно свершает иезуит.
1845
ГАЗЕТА
Сидя в тени виноградника, жадно порою читаю
Вести с далекого Севера — поприща жизни разумной...
Шумно за Альпами движутся в страшной борьбе поколенья:
Ломятся с треском подмостки старинной громады, и смело
Мысль обрывает кулисы с плачевного зрелища правды.
Здесь же всё тихо: до сени спокойно-великого Рима
Громы борьбы их лишь эхом глухим из-за Альп долетают;
Точно из верной обители смотришь, как молнии стрелы
Тучи чертят, вековые леса зажигают,
Крест золотой с колокольни ударом сорвут и разгонят
В страхе людей, как пугливое стадо овец изумленных...
Так бы хотелось туда! Тоже смело бы, кажется, бросил
Огненный стих с сокрушительным словом!.. Поникнешь в раздумье
Вдруг головой: выпадает из рук роковая газета...
Но как припомнишь подробности в целом торжественной драмы,
Жалких Ахиллов журнального мира и мелких Улиссов;
Вспомнишь корысть их, как двигатель — впрочем, великого дела, —
Точно как сон отряхнув, поглядишь на тебя, моя Нина,
Как ты, ревнуя меня не к газете, а к Нанне-соседке,
Сядешь напротив меня, сохраняя серьезную мину,
Губки надув, и нарочно не смотришь мне в очи... Мгновенно
Всё позабудешь: и грязь, и величье общественной драмы,
Бросишься мигом тебя целовать. Ты противишься, с сердцем,
Чуть не сквозь слез, уклоняя уста от моих поцелуев, и после
Легкой борьбы добровольно уступишь, и долгим лобзаньем